— Зачем усложнять, это не камера, никто не запретит тебе переступать порог. Но каждый день ты будешь туда возвращаться. Так будет всегда, год за годом, век за веком. Если заход солнца застанет тебя вне стен — умрешь.

— «Всегда» — это слишком долго, — парень огляделся, Пашка все еще стояла позади него, не сводя горящих глаз с демона.

— Торг? Полдела сделано. Заменим «всегда» на «до смерти»?

— Моей или вашей?

С минуту Простой рассматривал парня.

— Давай, моей, — нога на скамейке чуть шевельнулась, железное перекрытие срезало с подошвы песчаного ботинка еще один осыпавшийся на землю слой.

Мартын посмотрел под ноги, зажмурился и глухо ответил:

— Выбора ведь все равно нет? Согласен, — он протянул памятнику правую руку.

Простой пожал ее. Парень вздрогнул от его прикосновения, на лбу выступила испарина, словно целителя настиг внезапный приступ лихорадки. Когда две ладони разъединились, на живой остался след. Оттиск руны обязательств, так похожей на небрежный росчерк пера или оплывший зиз-заг. Первая мечта исчезла в песках.

Пашка зашипела, парень потряс рукой и невозмутимо спросил:

— Это все? Ни цветов, ни фейерверков? Ни отрезания конечностей? Можно идти?

— Иди, — Простой отвернулся, безглазая голова уставилась на сжимающую лапы явидь. Собранное из песка лицо застыло, если так вообще уместно говорить о памятнике.

Но вместо нее к нему шагнула я.

Какая разница? Мечта человека — разве это не самое жалкое понятие на свете?

Видят святые, я уже отступилась от сотни желаний и неплохо научилась это делать. Но была одна мечта, от которой меня оттащат только в направлении гроба, независимо от того, когда это будет, сейчас или через десяток лет. Я должна была знать, как далеко в мою голову забрался исполнитель желаний, как много желаний успел прочитать.

— А если он, — я указала на Евгения, — тоже откажется от мечты, сможет уйти вместе с нами?

Памятник вздрогнул, запрокинул голову, и заскрипел. Звук, вылетевший из его каменного нутра, больше всего напоминал движения старой рассохшейся двери. Шуршаще-скрипящее «схиу-схиу». Смех Хозяина Востока был таким же сухим и пыльным, как его цитадель. Выражение каменного лица не изменилось ни на миллиметр. Скрип оборвался так же внезапно, как и начался, будто кто-то протянул руку и остановил качающуюся створку.

— Челове-е-ек, — протянул Простой, слепые глаза сосредоточились на мне. — Подумай, желальщик, насколько плохо ты выглядишь, если тебя пожалел человек, — он качнулся, словно в раздумье, и ответил. — Нет, наорочи, не уйдет.

На миг взгляд джина ожил, наполняясь прежним огнем, заставляющим верить в его видения, в его героев. На мгновение он стал прежним, а потом фиолетовая искра потухла, растворилась в жалобной апатии, веки закрылись.

Слишком много крючьев пронзало его тело, слишком много рун. Он не мог позволить себе ни движения против, ни мысли о неповиновении.

— Сама скажешь или предоставишь желальщику? — спросил голос из песка.

Я ответила молчанием. Ни слова, ни звука, ни намека, потому что они поймут, они читают меня, все время, каждый миг, как поздравительную открытку, читают и наслаждаются.

— Желальщик?

— Вы знаете, — ответил джин, — знаете, что для нее страшнее смерти, — голос мужчины был глух, — вдохните ее страх.

Сердце скакнуло к горлу. Видят святые, психарь не соврал, хоть я и продолжала надеяться на чудо. Но сказать правду можно по-разному, этому у нечисти учишься в первую очередь.

— Да, — сказал Джар Аш, — знаю. Радиф, — позвал Хозяин Востока, и мужчина тут же склонил голову, — повтори наше предложение наорочи Севера.

— Не стоит, — я почувствовала, как пальцы стискивают края коробки, упругий картон чуть поддался.

— Любое желание в обмен на душу, и твой страх исчезнет навсегда, — Радиф улыбнулся, но добился прямо противоположного эффекта, вместо облегчения меня начало подташнивать.

— Я хочу остаться человеком. Всегда и во всем.

— Мечтаешь, — поправил Простой. — Видишь, не так уж трудно признаваться в сокровенном. Твой ответ?

— Нет.

Я посмотрела на Радифа, который вопреки воле хозяина не произнес ни слова. А может, и не вопреки. Все уже учтено и просчитано, и мой отказ тоже. Если уж я не согласилась на сделку, лежа на том холодном столе, то почему должна согласиться сейчас? Или я чего-то не знаю? Не вижу?

— Даже не поторгуешься? — казалось, Простому на самом деле интересно.

— Нет, — повторила я.

— Ты не будешь жить человеком, — мягко повторил слова явиди восточник, по иронии судьбы у нас с ней были противоположные желания. И страхи.

— С ним, — я указала на Вестника, — никаких сделок заключать не буду.

— С ним? Уже лучше. Есть торговец, который тебе по душе больше? Не отвечай, — он качнул слепой головой, — не имеет значения. Важен факт, а не детали. Любой из Вестников, любой из демонов на твой выбор. Душа должна уйти в залог. Это мое условие, — памятник протянул руку.

Как во сне, словно боясь передумать, или что передумает он, я сжала каменную ладонь.

Это было ожидаемо больно. Руку словно проткнули раскаленным гвоздем и повернули. Я стиснула зубы, не позволяя крику вырваться. Мир смазался и потемнел, а потом нехотя обрел четкость.

Ладони разъединились, одна песчаная, другая из плоти и крови. Я сжала и разжала пальцы, кожа вокруг нечеткого, будто нарисованного ребенком зиг-зага покраснела и собралась буграми. Святые, пахло шкварками. Рисунок руны врезался в ладонь на полсантиметра. Боль разъяренной птицей клевала руку. Но когда я выжигала на стене знак опоры, было во сто крат хуже.

— Сдержишь слово — она исчезнет, — проговорил памятник. — Не сдержишь — сожжет дотла. Времени — сотня дней внешнего круга. Не медли.

Еще одна мечта мертва, и это вызывало сожаление, приправленное малой толикой облегчения. Так всегда бывает, когда сложное решение принимают за тебя, когда можно с полным правом сказать, что не было выбора, и возложить ответственность на другого.

Исполнитель желаний не поднимал головы, и за это я была ему благодарна. Здесь и сейчас, в эту минуту я простила ему все. У меня не одна мечта. И страх, лежащий в ее основе тоже не один. Страхи имеют обыкновение множиться. Джин не молчал, руна не оставляла ему такой вольности. Он не соврал Простому. Но он не стал уточнять. Вопрос в том, что услышал демон?

Лежа на холодном столе перед казнью, я боялась не перестать быть человеком. Я боялась больше никогда не увидеть Алису. Это все, чего я хотела, а остальное… Мне действительно не впервой отказываться от чего-либо. Знаю, придется трудно, но будет враньем сказать, что никогда не думала о залоге.

Простой не сделал ни шага, ни жеста, но Пашка стала пятиться, шипение вырывалось из ее глотки рваными толчками. Увы, она тоже знала все о своих мечтах. И о страхах. Хуже, когда о них знают другие.