— Долго ли вы здесь пробудете?

— До похорон, — ответили они в один голос.

— Как думаешь, не взяться ли тебе за продажу лодки, Рикард? Было бы неплохо от нее избавиться. К тому же нам нужны наличные.

Рикарду не потребовалось много времени, чтобы составить объявление и передать его в газету «Гётеборгс постен». Потом он уехал на лодочную верфь, откуда вернулся с человеком, который простучал весь корпус лодки и ощупал все ее шероховатости, а затем предложил вполне приличную цену.

— Кстати, о наличных. Не стоит ли нам посмотреть его счета и банковские книжки?

— Неплохая мысль. Я покажу тебе его тайник.

Они нашли потайную коробку, встроенную в заднюю стенку платяного шкафа.

— Хитро придумано, — удивленно произнес Рикард. — Но почему у тебя такой странный вид?

— Я сейчас думаю об одном деле.

— Малин, где мои цветы?

— В подвале. Ты отнесла их туда вчера вечером.

«В подвале!» — подумала Анна.

Малин и Анна помыли все окна в доме, постирали и погладили занавески и купили новую герань на подоконники. Рикард продал лодку — съездил в банк, договорился с оценщицей, спокойной женщиной, которая осмотрела дом и назвала минимально возможную цену.

— Подумайте также и о семейных драгоценностях, — сказала она.

Вечером в четверг приехала Мария. На машине с детьми. Анна едва не задушила их в своих объятиях. После обеда Рикард принес в дом компьютер и принтер.

— Мы оборудуем тебе рабочее место после похорон.

На похороны пришло много народа, больше, чем они рассчитывали: товарищи по работе, однопартийцы, любители парусников. Анна с семьей оказались на похоронах единственными родственниками. Отпевание в церкви и поминки показались Анне призрачным видением.

Она осталась одна. Дни летели, сменяя друг друга.

Каждое утро она садилась за работу над книгой. Дело продвигалось медленно и тяжело. Мысли разбегались. Анна могла, например, долго сидеть за столом и думать о матери Ханны, у которой от голода умерли четверо детей. Потом она задумалась о Юханне и ее выкидышах. Странно, но их тоже было четыре. Она сама пропустила одного ребенка, но, разумеется, она о нем знала.

Двое детей! Значит, был аборт. Как мама на него решилась? Что было за дитя — мальчик, девочка?

— Опомнись! — вслух одернула она себя. Не хватало еще разреветься над клавиатурой.

Она записала: «Думаю, что я никогда не жалела о том ребенке».

Потом Анна задумалась о даме с лицом из слоновой кости, о матери Арне и своей бабушке, и о том, что в описании, данном ей Юханной, не было даже попытки понять свекровь. Это было странно: мама всегда стремилась понять и простить. Должно быть, она слепо ненавидела свекровь, обвиняла ее во всех своих трудностях в отношениях с папой.

«Он все больше и больше становится похож на свою мать», — говорила мама в последние годы. Мне была неприятна фраза: «Анна все бегала и бегала».

Была ли какая-то тайна в жизни бабушки, матери отца, стыд, который выпал из поля зрения из-за ее сумасшедшей гордыни?

Около двенадцати она съела свои хлопья и поехала в больницу кормить мать. Старухи в палате перестали ее бояться. Как все, к чему привыкаешь, становится естественным. Анна познакомилась с другими посетителями — маленькой изможденной женщиной, которая приезжала каждый день кормить своего брата, старика, который ездил через весь город со своей больной ногой, чтобы повидаться с женой.

Было здесь много дочерей, ровесниц Анны.

Они здоровались друг с другом, обменивались замечаниями о больных, о погожей весне и принимались дружно вздыхать, обсуждая, сколько еще протянут эти одинокие старики, лежащие по пять человек в каждой палате.

Анна рассказывала Юханне о саде, о том, как она каждый вечер в нем работает, о том, как приводит его в порядок. Она теперь не задумывалась о том, понимает ли ее Юханна.

— Хуже всего дела с газоном, — говорила она. — Я повыдергивала мох и купила удобрения. Посмотрю, что получилось, когда начнутся дожди.

На следующий день:

— Принялась смородина. Я ее подрезала, обкопала и удобрила.

Однажды Анна пришла в больницу с радостной вестью:

— Представляешь, на розах набухли почки! Помогло, что я их подрезала, подсыпала земли и внесла удобрения.

— Все будет как раньше, как при тебе, мама, — говорила Анна. — Правда, летних цветов стало меньше, из многолетних выжили только пионы — помнишь, те, темно-красные?

В конце концов Анна однажды смогла с чистой совестью сказать:

— Почти все сделано, мама. Теперь все будет хорошо.

Когда сад был полностью приведен в порядок, Юханна умерла — ночью, во сне. Анна просидела с ней ее последние часы и, как папу, держала ее за руку.

Когда Анна утром вернулась домой и принялась обходить сад, она не испытывала скорби — она ощущала одну только свинцовую усталость.

Снова собралась вся семья и помогла с похоронами. Снова на похоронах было больше народа, чем они рассчитывали.

— Я побуду здесь еще немного, — сказала Анна.

— Но, Анна!

— Но, мама!

Рикард, чья командировка в Лондон закончилась, сильно опечалился, я видела это по его лицу.

— Надолго? — спросил он.

— До тех пор, пока мертвые не остынут в земле, — ответила я.

Было заметно, что он испугался, да и сама Анна поняла, что говорит как ненормальная. Все тела были кремированы. Они вместе с Рикардом захоронили урны в могилу Ханны, которая была единственной, кто всерьез готовился к смерти. На вырученные от продажи мельницы деньги она купила участок на кладбище в Гётеборге.

— Какое-то странное высказывание, — осторожно сказал Рикард.

— Ну да. — Анна кивнула, но продолжала стоять на своем: — Оно верное, при всей его несуразности. — Она попыталась объяснить: — У меня есть одна смутная идея: я должна научиться спокойствию. Привыкнуть к мысли о том, что теперь произошло то, что произойдет со всем.

— С чем, например?

«Например, с твоей лондонской женщиной, если говорить конкретно. Мне все равно, кто она и как она выглядит и что она делает в твоей жизни». Анна не сказала этого вслух, но громко рассмеялась, радуясь, что это и в самом деле так.

— Но надо быть реалистами. Я уже заплатил задаток за дом в Рослагене.

Анна кивнула, но была сильно удивлена. Рикард ни словом не обмолвился о покупке нового дома до отъезда в Лондон. Может быть, у него и не было там никакой женщины.

— Дайте мне время.

Малин подвела итог:

— Думаю, это правильно. Ты не готова бросить дом, и я думаю, что этого не произойдет до тех пор, пока ты не закончишь книгу.