— Я еще в России не был, я приехал в Берлин из Сант-Галлена.

— Зачем ты сюда приехал? Кого ты здесь имеешь?

— Я приехал искать работы, господин комиссар. Наша корова не может прокормить нашу семью, господин комиссар, и наш огород…

— Так ты хотел кормиться на большевистское золото, захотел попробовать молочка московской коровки?

Все захохотали.

— Обыскать его! — крикнул комиссар.

Несколько полицейских бросились ко мне, вырвали мой мешок и выбросили оттуда на пол сыр и хлеб.

Потом заставили вывернуть карманы и снять ботинки.

Вместе с моими долларами шуцманы вытянули из карманов тягчайшие грехи моего детства — рукописи со стихами.

— Что это? — спросил комиссар.

— Это… это, — замялся я.

Комиссар развернул мои бумаги, посмотрел на них внимательным взглядом, перелистнул несколько листков и, сделав удивительно глупое лицо, оглушительно захохотал:

— Ба! Большевик, оказывается, пишет стихи. Это уже становится интересным! Минутку внимания, господа!

Он отставил рукописи далеко вперед и, паясничая, начал читать:

О, голубые озера Швейцарии,

Почему вы такие печальные?

Отчего вы грустите всегда

И почему синие глаза ваши полны тоскою?

Может быть, оттого вы грустны,

Что в ваши волны текут слезы

Бедняков, имеющих одну корову

И маленький кусочек огорода,

Почему же богатые вечно веселы

И у них всего имеется вдоволь?

Это были ужасно плохие стихи, и, слушая их, я отчаянно краснел.

— Го-го-го! — задрожал полицей-президиум от смеха, а комиссар, разрывая мои рукописи, произнес сурово:

— Потому, что они работают, а не пишут таких глупых стихов и не разоряют свое отечество ежедневными бунтами… Покажи мне документы!

Я протянул ему свой паспорт.

Комиссар внимательно посмотрел на памятную бумажку, а потом, вскочив, закричал в негодовании:

— Маленький негодяй, ты сказал мне, что ты латыш, а здесь стоит «русский». Как ты смел обмануть меня?

— Я латыш по национальности, но в то же время русский по подданству!

— Ты большевик?

— Я… не знаю!

— Смотрите, какой маленький, а какой уже хитрый, — произнес один господин с седеющими бакенбардами, — и, заметьте, они все такие… Сколько ты уже расстрелял народу, змееныш? — обратился он ко мне.

— Я… я не знаю!

— Слышите? Он не знает! Он уже счет потерял?

Все снова захохотали.

Комиссар зевнул и сказал:

— Ну, довольно! Он уже начинает повторяться, а это чрезвычайно скучно!.. Ну-с, итак, мой прекрасный, талантливый поэт, завтра ты будешь направлен в свою разбойничью Россию… О, там, конечно, твое творчество оценят гораздо выше, чем мы могли это сделать… Но, — комиссар сделал снова глупое лицо и развел руками, — прости, пожалуйста, мы его совершенно не понимаем… Уберите его!

* * *

Вскоре я был высажен на польской границе, а польская дефензива[4] выбросила меня через несколько дней на русскую землю.

— Большевик? — спросил красноармеец.

— О, да, — ответил я твердо.

И вот я попал в маленький, тихий Харьков.

Но разве счастье находят только в больших городах?

Ах, отец, отец, ты, право, ошибся, послав меня за счастьем в ревущий Берлин.

Делегация

Собрание отряда юных пионеров открылось ровно в 18 часов и 3 минуты по официальному времени.

Секретарь Энгель, прежде всего, основательно пробрал ребят за опоздание.

Ну, сами посудите: собрание было назначено на 18 час 2 мин, а Колька, Шайба и Владлен почему-то заставили собравшихся ожидать целую минуту.

Как хотите, а это уже чересчур…

И секретарь был вполне прав, когда он задал опоздавшим основательную головоломку.

Так им и надо.

Хотя, по совести сказать, Колька едва ли был виноват в опознании, и вообще этот Колька считал себя самым разнесчастным человеком в отряде.

Во-первых — имя!?

Ну, кто теперь из уважающих себя пионеров имеет такое пакостное название?

То ли дело — Ревмир, Октябрь, Зорька, Лени; да мало ли хороших имен?!

А тут — Колька?!

У-ди-вительно остроумно?!

Ясно, что с таким именем всегда приходится опаздывать.

Почему?

А очень просто — попробуйте-ка прийти на минуту раньше, если этот противный Ревмир всегда старается превратить свободную минуту в дразнилку.

За минуту до начала собрания вы обязательно услышите ехидное хихиканье этого несознательного пионера и разные оскорбительные словечки.

Во-первых — у Ревмира очень глупое лицо и язык вытягивается до галстука.

А как визжит он? Фу! Точно его булавкой колют:

— Царь Николай!

— Эй, Николай II, самодержец великой и малой России!

И так каждый день — царем дразнит.

Предположим, если бы вас царями называли, вам приятно бы было?

Вот то-то и есть!

А потому, выслушав выговор секретаря, Колька сказал мрачно:

— Знаю уж… Начинай-ка лучше собрание!

Секретарь позвонил карандашом в пузатый графин, поправил на шее красный галстук и приступил к докладу, стараясь — по мере возможности — говорить солидным басом:

— Товарищи, на днях исполняется годовщина… эй, Ревмир, ты чего Кольку булавкой тычешь? предупреждаю, если будешь баловаться… исполнится годовщина нашего журнала пролетарских детей, который и есть наш печатный орган… Ревмир, в последний раз говорю… орган и который освещает нашу пионерскую жизнь.

Секретарь посмотрел уничтожающе на Ревмира и сделал строгие глаза:

— Товарищи, западные дети, которые в Европе, те не могут иметь своего журнала, а мы имеем.

Мы должны сказать открыто и не таясь… выйди, Ревмир, с собранья, если ты себя так ведешь! Ну?

— Я… я… я! — смутился Ревмир.

— Я тебя в последний раз предупреждаю… Мы должны сказать открыто и не таясь, — наши пролетарские дети… мы имеем свой журнал, а когда нас эксплуатировали буржуями, тоже не имели своей печати, а вождь всего земного шара — товарищ Ленин, дедушка Ильич дал нам свой журнал. Товарищи, да здравствует товарищ Ленин и вся мировая революция!

Пока пионеры аплодировали, секретарь успел выпить три стакана холодной воды, после чего попросил всех в порядке очереди вносить предложения о том, как ознаменовать великую годовщину.

Колька, желая искупить свое опоздание, встал и поднял руку вверх, но в это время Шайба нечаянно наступил ему на ногу, отчего Колька вместо предложения отчаянно крикнул:

— Ой!

Секретарь удивился такой краткости и попросил Кольку изложить свою мысль более понятно:

— Что ты хотел предложить?

— Я, — замялся Колька, — я… позабыл!

Ребята захохотали, а Колька, покраснев, как знамя отряда, опустился на свое место.

— Ну, вносите предложения, товарищи! — предложил секретарь вторично.

Шайба поднял руку и, получив слово, предложил послать в редакцию журнала делегацию, которая могла бы приветствовать пионерский журнал «Красный галстук» и могла бы поделиться своими мыслями о направлении журнала.

Но Колька никак не мог простить Шайбе обиду и потому дал его предложению отвод.