Джимми выглянул в дверь своего кабинета. Никто не смотрит, хотя какая разница? Его это уже не волнует. Дело в принципе. Любопытство глодало Кьюсака с апреля. И пусть даже его короткое пребывание в «ЛиУэлл Кэпитал» в любую минуту может подойти к концу, у него под руками все ответы. Кьюсак хотел знать.

Он вытащил пачку с надписью «Сертификаты». Обычная коллекция успокоительных, сделанных из целлюлозы: нотариально заверенные подписи, инструкции с адресами доставки документов и записка от какой-то компании с ограниченной ответственностью «Велз Солюшн», находящейся неподалеку от Таймс-сквер.

Под этой запиской Кьюсак увидел сертификат о смерти Генриетты Хеджкок. Такой же сухой и холодный.

«Род смерти»: смерть в результате несчастного случая (утопление).

«Оставшийся супруг»: отсутствует.

«Судмедэксперт/Коронер»: Питер фон Мор подписался и заверил факт смерти.

Кьюсак схватил раздел «Купля-продажа» и обнаружил пачку совсем отупляющих бумаг – цена закупки, графики платежей «ЛиУэлл Кэпитал» и инструкции по переводу средств. Он пролистал документы, все время поднимая глаза на дверь. Он надеялся ответить на один вопрос: «Что же мы покупаем?»

Когда Кьюсак добрался до пачки «Гарантированное размещение», он нашел ответ. Но ответ оказался неожиданным. В нем не было вообще никакого смысла. Джимми начал набирать номер человека, к которому никогда не собирался обращаться за помощью.

– Фелпс слушает.

Было время, когда Кьюсак не выносил голоса своего тестя. После декабрьской неожиданности Джимми брюзжал Эми: «У твоего отца голос как у электрокардиографа».

Но не сейчас. Не после вечера в МСИ. Не после того, как Эми, при поддержке своей матери, заключила мир в семье. Два слова «Фелпс слушает» казались Джимми нежнее песен Роя Орбисона.

– Мне нужна ваша помощь.

– Джимми, что стряслось? У тебя ужасный голос.

– Позже. – Кьюсак взглянул на папку Генриетты Хеджкок. – Что вы знаете о прижизненных расчетах?

– Это развивающееся направление.

– То есть? – Кьюсак проверил дверь.

– «Прижизненный расчет» означает сделку, при которой владельцы продают свой полис страхования жизни – когда договор страхования уже заключен – третьему лицу. Обычно не известным им людям. Эта практика получила распространение в восьмидесятых годах, когда больным СПИДом требовалось много денег на оплату своего лечения.

– Виатикальные расчеты.

– Верно, – согласился Калеб. – Со СПИДом стали справляться лучше, так что в наше время уже не так много неизлечимо больных. Но практика продажи полисов третьим лицам сохранилась. И прижизненные расчеты процветают.

– Кто продает полисы?

– Любой человек, которому нужны деньги.

– Но страховой полис имеет денежную ценность, – продолжал Кьюсак. – Почему бы не снять деньги и сохранить страховку?

– Когда люди доживают до семидесяти, – пояснил Калеб, – они могут продать действующий полис дороже его ценности.

– Понял.

– Иногда семьи покупают больше страховок, чем нужно, – продолжал Фелпс. – Чтобы полис не истек бессмысленно, агенты организовывают продажу от имени своих клиентов. Ларри Кинг[45]продал два или три полиса с суммарной выплатой в случае смерти около пятнадцати миллионов.

– Зачем он их продал?

– Джеймс, никто не отворачивается от свободных денег. Даже Ларри Кинг.

– А кто покупает прижизненные расчеты? – спросил Кьюсак.

– Хедж-фонды. Уоррен Баффетт[46]. Каждый, кто хочет получить прибыль.

– Вы тоже этим занимаетесь?

– Мы продали больше полисов страхования жизни в Новой Англии, – ответил Калеб, – чем любые три наши конкурента, вместе взятые. Но я не стану продавать свою страховку каким-то неизвестным людям. И не стану продавать полисы клиентов.

– Вопрос, – сказал Кьюсак, глядя на дверь в ожидании Лизера, – станут ли хедж-фонды вкладывать деньги в прижизненные расчеты, чтобы защититься от своих неудач?

– Это страховка, а не алхимия. Ты можешь потерять деньги.

– Как? – спросил Кьюсак. – Ведь все умирают, верно?

– Если человек проживет достаточно долго, ты можешь больше потратить на выплаты, чем получить в случае смерти. Сначала авансовый платеж за полис. Потом ежегодные платежи, которые все идут и идут.

– Ну да, конечно.

Кьюсак пробежался по документам из «Сертификатов».

– А средняя продолжительность жизни – восемьдесят шесть лет, так?

– Зависит от обстоятельств. Богатые люди живут дольше.

Когда умерла Хеджкок, ей было семьдесят шесть.

– Джеймс, а откуда такой интерес?

– Пока это можно назвать исследованием, – ответил Кьюсак. – Мне нужно задать еще один вопрос, который может оказаться немного бестактным.

– Задавай.

– Вы когда-нибудь думали о продаже своей компании?

– Я только недавно купил одну, – ответил Калеб.

– Но вы продадите свой бизнес?

– Все, что у меня есть, можно продать. Кроме моей семьи. Но теперь ты меня всерьез заинтриговал, – заявил Калеб.

– Я перезвоню вам позже.

В дверях кабинета Кьюсака стоял Сай Лизер.

Виктор Ли смотрел на свои терминалы. Рынок уже упал на 200 пунктов, и конца-края не было видно. Вниз, вниз и вниз. Все три экрана кровоточили красными маркерами.

– Вот дьявол, Сай. Я же говорил тебе продавать, – пробормотал Виктор себе под нос.

Три младшие трейдера пялились в свои мониторы.

Ли взглянул на «Премарин» под терминалом и подумал, действительно ли эстроген – такая хорошая идея. Он хорошо видел рынки, это верно. Он сократил издержки до нуля, и это тоже верно. Может, в долгосрочной перспективе женщины и вправду лучшие трейдеры. Но он сам не вспоминал о женщинах уже несколько недель.

– Где мой молоток?

Виктор взглянул на экран, потом на младших трейдеров.

– Ладно, парни. Устроим голосование. Доу упал ниже десяти тысяч. Кто считает, что к одиннадцати часам он дойдет до девяти тысяч?

Трое парней дружно подняли руки.

Лизер изогнулся на одном из гостевых стульев кабинета Кьюсака. Он наблюдал и выжидал. Зубы сжаты, синие вены на шее выпирают, как садовые шланги. Слова звучали негромко и с каким-то шипением, даже «с» длилась дольше обычного. Сая было непросто расслышать, но змеиный яд явственно стекал с каждой буквы.