Галилеянин выступил на рыночной площади, потом несколько раз его замечали произносящим речи у Яффских ворот. О его проповедях Каифе доложили сразу же – это было непреложным правилом. О каждом, кто говорил с людьми о власти, о Боге, о машиахе, немедленно докладывали первосвященнику. Это было не прихотью первосвященника, а необходимостью.

Любой проповедник с хорошо подвешенным языком представлял опасность для правителей. На праздники в Храм стекались тысячи верующих, а, может быть, и сотни тысяч – подсчитать их не было никакой возможности. Город переполнялся паломниками, выгребные ямы – нечистотами. Только рыночные торговцы, менялы в Храме, хозяева постоялых дворов да жрецы радовались затопившему Ершалаим людскому морю – дни праздника приносили им значительные прибыли. Остальные же с трудом переносили тесноту. Улицы были полны людей, шагающих плечом к плечу. Обычно наступающая в нисане жара усугубляла дело – люди становились раздражительны, злы, нередко вспыхивали драки, в ход шли и палки, и ножи. Шпионы Каифы и Афрания сбивались с ног, шныряя в толпе.

После того, как Пилат взял деньги из кассы Храма на строительство акведука от Соломоновых прудов в Ершалаим (возмущенный таким святотатством народ вышел на улицы, за что и пострадал) и с большой жестокостью, хоть и малой кровью усмирил бунтовщиков, к бродячим проповедникам относились серьезно.

Жаркие речи безумцев могли легко воспламенить громадную толпу и, чем больше была толпа, тем легче было ее зажечь. И Афраний, и Каифа хорошо знали – бороться лучше с причиною, чем с последствиями, и жестко пресекали каждую попытку толкнуть народ на агрессию.

Причины у них были разными, а вот цели совпадали – в беспорядках и кровопролитии не был заинтересован никто. Вернее, Пилату было наплевать на то, придется ли ему проливать еврейскую кровь, а вот Афраний считал, что доводить дело до резни не стоит – это повредит интересам Рима. Иудея оставалась одной из житниц Империи, и плывущие из Кейсарии корабли с провиантом, были куда лучшим подспорьем вечно воюющему Риму, чем мертвые евреи, плывущие по Иордану.

Иешуа Галилеянин, по прозвищу Га-Ноцри, был талантливым оратором. Его фарисейские проповеди люди слушали с удовольствием, и вначале он не вызвал у Каифы тревоги. Но потом… Потом первосвященник сообразил, что говорит Галилеянин вовсе не безобидные вещи. И окружающие Га-Ноцри люди были вовсе не землепашцами или рыбаками, как доложили ему в первые дни, а известными разбойниками из партии зелотов, совершившими преступления в разных концах страны.

Тесть этого не знал, но два года назад именно Афраний открыл глаза Каифе на истинную сущность пришедшего с севера проповедника. Вежливо так предупредил и об Иешуа и, в особенности, о его соратниках – на каждого из них у начальника тайной полиции имелись записи, сделанные на восковых табличках. Из этих записей Каифа узнал такое, что немедленно отдал приказ о задержании Галилеянина – Иешуа оказался другом и последователем Иоханана Га-матбиля – Окунающего, удушенного Иродом Антипой в крепости Махерон, и за ним в Ершалаим пришло немало тех, кто слушал проповеди Га-матбиля. Они считали Иешуа машиахом и распространяли слухи о том, что невинно погибший Иоханан признал главенство Галилеянина над собой. Га-Ноцри говорил о смерти Окунающего в таком тоне, что услышь эти речи Ирод Антипа – он тут же умер бы, удушенный гневом. Не арестовать Галилеянина означало дать толпе шанс распоясаться и, заодно, смертельно оскорбить тетрарха Иудеи. Приказ был отдан, но не выполнен – Иосиф опоздал. Га-Ноцри исчез за несколько часов до того, как храмовая стража, сопровождаемая десятком римских воинов из подчинения Афрания, пришла на постоялый двор, где, согласно доносу, жил Галилеянин с товарищами.

Искать в многотысячной толпе человека, предупрежденного об опасности (а Каифа был уверен в том, что Иешуа предупредили!), не легче, чем слезу в Генисаретском озере. Начались праздники, у Каифы были сотни важных дел, а на расстоянии от города Галилеянин опасности не представлял. По сведениям, дошедшим до Каифы опять-таки через Афрания, Иешуа удалился в Галилею, где опять начал проповедовать свои фарисейские истины, перемежая их безобидной ересью. В Галилее правил Антипа, Каифа направил ему письмо о Га-Ноцри – пусть разбирается – и благополучно забыл о самозваном машиахе.

И вот теперь Ханаан напомнил ему о событиях двухлетней давности. Память у старика была хоть куда! Иосиф бар Каифа не был уверен, что через тридцать пять лет сможет похвастать такой же. Он вообще не был уверен, что доживет до такого почтенного возраста. А, глядя на распухшие, похожие на рачьи клешни, руки тестя и слыша запах невероятно вонючих и бесполезных растирок, не был уверен, что хочет до такого возраста дожить.

– Да, аба, – сказал Каифа, поднимая взгляд на бывшего первосвященника. – Я помню такое имя.

Сейчас, подумал Иосиф, он скажет мне, что Галилеянин уже в городе. А я не скажу ему, что об этом знаю еще со вчерашнего дня. Еще с того момента, когда Га-Ноцри со своими учениками ночевали в постоялом дворе в десяти лигах от Ершалаима. Пусть старик думает, что знает больше меня – ему будет приятно, а мне не повредит.

Каифа знал, что на Пейсах в Ершалаим собираются прийти девять проповедников с разных концов страны. Четверо из них давно были у него на содержании и вещали то, что им было сказано вещать, троих он не воспринимал всерьез – мелкие, косноязычные людишки, собирающие вокруг себя народу меньше, чем пьяный бродячий фокусник – они могли говорить все, что угодно, их все равно никто не слушал. Еще один первосвященника не на шутку раздражал – он вещал о конце света и обвинял в его неизбежном приходе жрецов и священство. Его Каифа предполагал арестовать и предать суду Синедриона за оскорбление Неназываемого и его слуг.

Девятым был Га-Ноцри. И на него у Каифы были другие планы.

– Сегодня утром его видели входящим в город, – сказал Ханаан, не скрывая торжества. – Его и его учеников. С ними были еще женщины. Ты слышал об этом?

– Нет, – ответил Иосиф, не отводя взгляда. – Я не слышал об этом, Ханаан.

– Я, почему-то, не удивлен. Сообщаю тебе, что Галилеянин, которого ты упустил два года назад, въехал в город на молодой ослице, хотя из Вифании до Ершалаима шел пешком. А знаешь ли ты, что произошло в Вифании?

Каифа покачал головой, сохраняя на лице выражение сыновей почтительности и благоговения перед мудростью тестя.

– В Вифании Галилеянин оживил человека, умершего четыре дня назад.

– Нельзя оживит человека, умершего четыре дня назад, – сказал первосвященник. – Это под силу только Неназываемому.

– Или его пророкам, – возразил Ханаан. – Илия воскресил отрока, Елисей – ребенка. Так сказано в Писании, а, значит, это чистая правда. Не одни мы с тобой знаем пророчество Захарии, Иосиф. «Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной»[57]. Что еще тебе надо объяснить? Неважно, что было в Вифании на самом деле, Каифа. Важно, что рассказывают люди. Это мы с тобой знаем, что за Занавесью никого нет, а люди уверены, что каждый раз, как ты входишь в Святая Святых, так и здороваешься с Ним лично. Когда Галилеянин въехал в Ершалаим через Золотые ворота, народ кричал ему «Осанна!». Это было всего несколько часов назад, Иосиф, а слух о том, что в город вошел машиах, уже передают друг другу на всех базарах города. Один раз ты его упустил. Поэтому я хочу тебя спросить: что ты будешь делать на этот раз, Каифа?