Без денег, зато с Фролом, избитым до полусмерти, – он до сих пор толком не пришел в себя. Не в Киршаге же его оставлять? Добьют не дай бог! И еще я с Тугаром, Василием, Степкой, Никодимом, Бокшей… Ого!

Нет, нельзя мне тащить с собой весь этот кагал! Ну Никодим, ну Бокша – без них куда уж… А вот оболыжских людей надо отправлять Каллистрату обратно.

– Василий! – крикнула я в открытую дверь. Василий явился.

– Бери своего коня, скачи к Каллистрату, расскажешь, что здесь у нас творится. Попросишь, чтоб он прислал лекаря для фрола. Да и сам, наверно, пусть приезжает. А то без него тут все разладилось… И передай, что княгиня снаряжается в дорогу. Через неделю отплываю в Дулеб. Все, счастливого пути! И Никодима позови ко мне. Пора собираться.

Но сборы не закончились отъездом.

Через четыре дня Василий вернулся с неутешительными новостями и письмом.

Письмо я читала при Василии и видела его глазами слабую дрожащую руку Каллистрата, с трудом выводящего неровные строки:

«Прекрасная моя княгиня!

Приехать сейчас не могу. Отлеживаюсь. Ибо случился у меня пожар. Работал я с известной вам жидкостью, которую князь

Михаил звал «мерзкой поганью». Да зело задумался. На известную вам тему. Взрыв был силен и безжалостен. Лаборатории у меня теперь нет. Как и половины дома. Жальче всего библиотеку – пропала бесследно. Но это все вздор и пустяки. Как и ваши беды, прекрасная княгиня, о которых поведал мне Василий. Вам ли бояться антов? Даже если их науськивает чья-то злая воля! Перед вашей волей им все равно не устоять (это я по себе знаю). Советы вам давать трудно – что я понимаю, не испробовав гривны? Но и мой жалкий опыт действия на умы антов кое в чем может вам пригодиться. Василий передал, что вы затрудняетесь с подбором доводов в обоснование антам необходимости вашей оставаться в Киршаге. Пустое! Антам не нужны доводы, им нужно только говорить одно и то лее, все время одно и то же – тогда они поверят. Без всяких доводов. Попробуйте, княгиня. У вас получится. Мне же хочется, чтоб вы дождались моего выздоровления и приезда в Киршаг. Просто как друга, с которым приятно и интересно вести разговор. А я так соскучился по приятной и интересной беседе!

Каллистрат Оболыжский».

– Спасибо, Каллистрат, – улыбнулась я тому образу, который наблюдала в воспоминаниях Василия. Бодрый тон письма не обманул меня: ожоги у Каллистрата были серьезные и поправляться Оболыжскому предстоит еще долго. Но совет его хорош!

– Почему бы нам и в самом деле не заняться нейролинг-вистическим программированием? – поинтересовалась я, не рассчитывая получить ответ. И не получив его от озадаченного голутвенного, рассмеялась. – Иди, Василий, отдыхай с дороги!

* * *

Следующая моя встреча с вечевым собранием была подготовлена совсем по-другому.

Конечно, психологический настрой горожан нисколько не улучшился, градус ненависти даже возрос, но на сей раз я никому не дала возможности возбудить толпу до открытой агрессии. Я сама взяла слово.

– Горожане! – обратилась я к ним с высоты вечевого пригорка. – Жители великого и славного Киршага! Вы отличные рыбаки, замечательные мореплаватели. Ваши товары ценятся во всем мире. Потому что делают их ваши прекрасные руки, знающие все на свете ремесла. А развозят повсюду превосходные киршагские товары ваши купцы – непревзойденные по смелости, отваге и находчивости! Только в таком дивном месте мог появиться такой великолепный князь, как Михаил Ква-суров. Он столько говорил мне о вас, славных жителях Кир-шага, что я не могла не приехать. И я приехала к вам. И я увидела, что все так и на самом деле: нет города лучше, чем Киршаг! А князя – лучше, чем Михаил Квасуров! И хоть он ранен сейчас, но такой чудесный князь не может не поправиться. Он обязательно поправится! Живой, здоровый, он выйдет к вам. И я скажу ему слова моего восхищения вами, прекрасные жители великого Киршага. Я обязательно дождусь его выздоровления, потому что вы – самые лучшие люди во всем свете! И я обязательно должна это сказать вашему непревзойденному князю Михаилу! И тогда он скажет вам спасибо за то, что вы ждали его выздоровления. И дважды спасибо скажет за то, что вы ждали его вместе со мной, потому что я должна была рассказать ему свое невыразимое восхищение вами. Вы будете продолжать свои славные дела: замечательно ловить рыбу, заниматься всеми вашими ремеслами, торговать со всем миром! А я вместе с вами буду ждать выздоровления вашего прекрасного князя, который скажет вам: спасибо, мои верные жители Киршага, за то, что ждали вместе с княгиней моего выздоровления…

Речь моя длилась около двух часов. Я ходила по кругу, я перебрала все восторженные эпитеты по сто пятьдесят раз. От такой приторности, повторяемой раз за разом, я уже сама себе напоминала рахат-лукум. Большой и одуряюще-ел ад кий. Но результат – о, результат был налицо!

Первые тридцать минут толпа до конца не могла уяснить сути моего восхищения. После какого-то по счету повтора до присутствующих наконец дошло, что я хвалю их самих. И хвалю в том числе за то, что они так верны князю, что будут ждать его сколько угодно времени. Ждать, чтобы я ему сказала спасибо и чтобы он им сказал спасибо. И, таким образом, я оказывалась совершенно необходимым элементом ожидания.

Когда на пятидесятой минуте эта мысль овладела умами собравшихся на вече, я уже ясно видела, как в их головах мои слова устремились по иссохшимся каменистым руслам любви к своему господину – живительной влагой признания важности Служения Господину, столь необходимой каждому анту. И источником этой животворной жидкости оказалась для них я. Включенная в процесс Служения Господину, я из страшного врага чудесным образом трансформировалась в друга, в верную поддержку для их рабской любви.

На этом можно было бы и завершить свою речь, но я не рискнула. Еще битый час я закрепляла достигнутое, славя нас: их, их князя, их любовь к нему, а также наше совместное ожидание княжеского выздоровления.

В том, что это выздоровление наступит, мог теперь сомневаться только тот, кто на самом деле князя ну нисколечки не любит! То есть только враг любого честного анта. А я таким врагом не являлась. И потоки моих сладких слов смыли последние завалы предубеждения, возведенные в их головах.

Когда на исходе второго часа я почувствовала, что окончательно теряю голос, то заверила их напоследок:

– Теперь каждую неделю мы будем собираться на вече! Потому что мне просто не терпится видеть вас снова и снова! Таких замечательных, таких восхитительных людей, так прекрасно любящих своего князя! Ура князю!… – прошипела из последних сил и замахала руками толпе.

– Ура! – грянуло вече мне в ответ.

Они искренне были благодарны мне. За то, что я вижу их любовь к господину, за то, что хвалю эту их любовь и на следующей неделе вновь скажу им о том, как все это хорошо и замечательно. Они улыбались мне и радовались, как дети куску торта.

Я снова шла через толпу, но это было совершенно не похоже на мое шествие недельной давности. Теперь меня любили – не так, как князя, но как их верную союзницу в любви к князю. Все сословия, все ремесла, от самых богатых – до самых бедных. Я была им нужна. И даже их ненависть ко мне, которую кто-то искусно раздувал, оказалась оборотной стороной тоски по любви к господину. Тому господину, что не мог сейчас быть с ними.