Кровь и боль — вот каким оказался главный город франков. Наверное, Тортлав написал бы вису о славной победе детей Тора и Одина, но Тортлав навеки замолчал под руинами большого богатого дома. Люди говорили, что он умер, как настоящий воин — с мечом в руке…

— Победа! Слава Одину!

Победители праздновали.

Жгли костры на улицах, насиловали девочек, наслаждаясь их криками, и пили забродивший виноградный сок из больших бочонков. А у Сигурда на душе было тошно. Он достойно сражался и обошелся без ран, хотя в бою дважды прикрыл спину Гримли Вестфольдцу, а это всегда опасно. Ему было чем хвалиться у полыхающего огня, и он мог взять любую из женщин, пригнанных эрулами для утех прямо на торговую площадь. Но ему не хотелось ни женщин, ни вина, ни похвальбы. Он и сам не знал, когда вдруг ощутил горечь от своей победы. Просто, оказавшись чуть в стороне от угасающей битвы, он заметил Рюрика, отбивающегося от двух рослых противников, Гримли, вытаскивающего из дома визжащую девчонку, Латью, бегущего куда-то сквозь дым, Трира Клешню — охрипшего, красного с притороченным к обрубку мечом, и понял, что все это — не для него. Что он никогда не сможет наслаждаться битвой так, как эти люди, что кровь всегда будет вызывать у него отвращение, смерть — сожаление, а в каждом враге он будет видеть человека… И сколько бы противников ни полегло под его мечом, потом, после боя, ему будет совестно за каждую загубленную жизнь, и тут не поможет никакое бахвальство или слава. В родном Каупанге, принимая только что рожденного теленка, Сигурд был куда больше горд собой, нежели тут, в поверженном городе франков…

Викинги, как их называли здесь, победили, но Сигурд не чувствовал себя победителем. Уже второй день эрулы Рагнара, даны Трира и норманны Рюрика праздновали победу — разжигали костры на берегу, принимали дары от испуганных городских богатеев, молящих об одном — не громить их жилища, и наслаждались юными телами франкских девственниц. Они не думали об оставленных на улицах мертвецах, о крысах, что целыми стаями бегали от дома к дому и выгрызали у мертвых животы, обнажая белые палки костей, или об испуганных горожанах, робко выбирающихся на улицы лишь для того, чтоб найти своих погибших родичей и унести домой их изуродованные тела.

Победители праздновали.

На кораблях оставались немногие, в основном раненые, те, что смотрели за пленниками, или те, кто отсыпался, устав от веселья. Сигурд не мог найти себе места ни на корабле, ни в городе. Под вечер он уходил с драккара, садился у городской стены, рядом с проломом, оставленным метательной машиной, и издали наблюдал за веселящимися у костров воинами.

Здесь было на удивление тихо и чисто. В укрытие, созданное упавшими со стены крупными обломками, не дотягивалась городская вонь, не доносились громкие крики победителей, а трава у подножия стены оставалась яркой, зеленой, не тронутой ни пожаром, ни людской кровью.

Сигурд забирался в пролом меж камней, усаживался на один из обломков, смотрел на скачущие у огня темные фигурки и думал о Каупанге. Он уже поклялся себе, что если могучая Фрея простит ему предательство и позволит вернуться домой, то он непременно отнесет в ее капище самый богатый дар. Теленка, а может быть, целую корову. Он скажет, что совершил глупость, попросит у богини прощения и пообещает, что впредь никакая колдунья, даже самая прекрасная, не смутит его дух и не заставит покинуть родную землю…

В первый вечер Сигурда в его убежище никто не беспокоил, даже любопытные крысы не заглядывали, но нынче под чужими шагами заскрипел песок, на Сигурда упала длинная тень. Гость не таился, значит, был из своих. Оторвавшись от раздумий, бонд поднял взгляд. Над ним стоял Рюрик. Его глаза, шалые, светлые до прозрачности, казались огромными на темном, обветренном лице. В руках юный хевдинг сжимал тяжелый для себя меч, на его груди болтался амулет на коротком ремешке. Отросшие за время похода волосы рассыпались по плечам, на огрубевших щеках виднелся едва заметный пух. Мальчик становился мужчиной.

Под серьезным взглядом хевдинга Сигурд поднялся. Рюрик был ниже его, но, не желая задирать голову, отступил на шаг.

— Ты не радуешься нашей удаче, бонд, — хевдинг не спрашивал, просто подтверждал увиденное.

— Бонду трудно по достоинству оценить воинские забавы, — уклончиво ответил Сигурд.

Мальчишка был молод, горяч, однако бонд уже не раз убеждался в его цепком уме и хитрости. С юным хевдингом надо было держаться настороже, любое слово могло оказаться ошибочным.

— Чего ж тут оценивать? — удивился Рюрик. Воткнул меч острием в землю, облокотился на крестовину, испытующе воззрился на бонда. — Мы захватили самый большой город франков, на поясе Красного Рагнара висит замок от его ворот, король Карл прислал к нам гонцов с просьбой не идти далее в его земли и 7000 фунтов серебра. А добычи, взятой здесь, хватит не на одну, а на две или три зимы. Ты не умеешь ценить воинские доблести, бонд, но вряд ли ты не умеешь считать…

Про 7000 фунтов серебра Сигурд услышал впервые. Добыча и впрямь оказалась куда большей, чем он предполагал.

— Рагнар согласился взять деньги и покинуть город? — поинтересовался он.

— Красный не глуп. Он взял серебро за обещание. За два дня мы заберем из города все, что сможем погрузить на корабли, и уйдем домой. — Рюрик прищурился, убрал упавшую на лоб светлую челку. — Что тебя беспокоит, бонд?

Сигурд не знал. Все складывалось удачно: король франков объявил о своем бессилии, обратный путь обещал быть легким, в Рейне их ждал радушный прием, а уж оттуда до моря было совсем близко, день, не более…

Размышляя, бонд скользил взглядом по виднеющимся в проломе стены разрушенным домам, сломанным дверям, костру, в котором полыхали чьи-то вещи, трупам, возле которых, поджимая хвосты и повизгивая от страха, вертелись оголодавшие собаки.

— Ты прав, хевдинг. — Он сунул меч в ножны, развел руками. — Мы добыли все, чего хотели. Женщины, слава, богатство — разве не за тем мы шли в этот город?

Говоря, он вытер вспотевшую шею, наткнулся пальцами на мешочек, некогда подаренный ему маленькой колдуньей. После смерти Айши бонд берег ее подарок, хотя саму колдунью вспоминал редко, лишь иногда в ночи ему чудился ее певучий голос или в памяти всплывало бледное тонкое лицо с кошачьими глазами.

Смяв мешочек в руке, Сигурд подумал, что Рюрик уже наверняка не помнит ее, Бьерна, Кьятви и других, утраченных в долгом пути. Вряд ли он помнит даже свою сестру Гюду. У хевдингов короткая память, и погибших друзей успешно заменяют новые…

— Ты хитер, как Локи, бонд, — вымолвил мальчишка. Недобро улыбнулся: — Ты говоришь не то, что думаешь, а то, что я хочу слышать. Твои мысли отличны от твоих слов, а твои слова отличны от твоих дел. Ты сражаешься, как воин, но не радуешься победам. Ты думаешь, как бонд, но не радуешься добыче. Ты говоришь, как друг, но разве друзья прячут правду?

"Великая Фрейя, избавь меня от него!" — мысленно взмолился Сигурд. Уцепился взглядом за женскую фигуру, крадущуюся вдоль разрушенной городской стены и старательно вглядывающуюся в столпившихся у огня воинов, ушел от неприятного разговора: