class="p1">— Агата, ошейник святой стали сдерживает в демонах агрессию, — ровно и все так же глядя на Генриха, спокойно возражает Артур.

— Мистер Пейтон! — Агата явно недовольна тем, что ей приходится просить трижды, а Генрих и Артур уже взглядами распустили друг друга на мелкие лоскуточки.

— Не смей, — тихо шипит Генрих, сужая глаза, — не смей, Пейтон…

Артур вопросительно поднимает брови, а потом щелкает пальцами.

Генрих не видит, но слышит, как лопается сталь ошейника с тихим щелчком, потом — разорванная полоса металла с лязганьем падает на пол.

По одному только насмешливому виду Пейтона кажется, что он хочет сказать что-то вроде: «А надо было сказать пожалуйста…»

Ему всё игрушечки, а глупая девчонка рискует жизнью сейчас…

Генрих бессильно впивается когтями в ткань, обтягивающую подлокотник, напрягая мускулы.

Бесполезно. Уж если святая сталь сомкнулась на коже — никакой силы, даже силы исчадия ада не хватит, чтобы разорвать оковы…

— Отпусти, — шипит Генрих, прожигая Пейтона насквозь. А он…

Вместо того, чтобы освободить демона, дать ему защитить Агату, Пейтон только проворачивает ладонью, отправляя в аналогичный разворот и кресло Генриха.

Буквально принуждая его увидеть, что именно сейчас происходит с Агатой.

Агата стоит все так же, опустив уже две ладони на морду отродья и что-то тихонько шепчет, заглядывая в узкие, хищные глаза.

Генрих пытается прислушаться, но девчонка, эта нахальная коза, силой Орудия нарочно смазывает все звуки, что произносит, делая их абсолютно неразборчивыми для любого демона, кроме этого Блейна Каллахана. Архангелы так могут. И Агата быстро осваивается со своими возможностями.

Демон глубоко дышит, но стоит — будто послушный пес, которому скомандовали «Стойка». Временами по напряженной спине пробегается волна, будто чешуя сама пытается исчезнуть с его кожи.

— Не дается, — тихонько шепчет за плечом Генриха Анджела. Но, судя по всему, за происходящим она наблюдает с открытым ртом.

— Подожди, — аналогичным шепотом откликается Пейтон, — Хартман тоже сошел с креста не через пару слов её молитвы.

Агата не слышит ничего из этих перешептываний. По крайней мере — она не оборачивается и не реагирует ни на одну фразочку.

Лишь когда демон под её ладонями начинает съеживаться и с него быстро истаивает вся лишняя масса, Агата с удовлетворенным выражением лица оборачивается к Анджеле.

Но ведь… Это ведь невозможно… Из голодной комы демона такого уровня может вывести только хорошая охота и сила чужой души. И поверить в то, что он видит, Генриху очень сложно.

Блейн Каллахан чуть покачивается на пятках, придерживается за плечо Агаты, но когтей не выпускает. Глаза у него такие, будто он только проснулся после долгой пьянки и пытается понять — где он находится.

— Вы говорили, он безнадежен, мисс Свон? — звонко чеканит девушка, насмешливо глядя на противницу. Крыть Анджеле нечем…

— Присаживайтесь, мистер Каллахан, — Артур кивает в сторону подоконника, на котором уже просиживает штаны другой демон. Увы, каких-то дополнительных скамеек в зале трибунала не предусмотрено.

Как ни удивительно, но отродье еще пять минут назад скалившее свои зубы на подошедшего слишком близко архангела, сейчас чуть заторможено, но все-таки кивает и шагает в указанную сторону.

— А мы с вами должны продолжить, леди Виндроуз, — мягко улыбается Агате Артур.

— Как скажете, сэр, — Агата неловко улыбается, будто приводить в чувство безнадежных демонов — это для неё проще утренней зарядки. Ох, Небеса, какая же она красивая в эту секунду… Вся. От сияющих глаз, до мягких волос, для практичности собранных на затылке.

Красивая. Неискушенная. Неиспорченная.

С такой рядом и находиться-то неловко, не дай бог хоть тенью заденешь — испачкаешь своей грязной грешной душонкой, что насквозь пропитана скверной.

Просто маленькая, яркая мечта, на которую можно только издали смотреть, а вблизи — ни в коем случае не приближаться, а вдруг — сожмешь эту хрупкую вещицу в своей лапе слишком сильно, разотрешь её в пыль…

И вот это Генрих точно не допустит.

— Слушайте, давайте вы прекратите этот фарс, — Генрих произносит это, приподнявшись на ногах и развернувшись вместе с креслом, пристегнутым к его запястьям.

Смотреть в глаза Артуру Пейтону оказывается неожиданно просто.

— Мы ведь все понимаем, что мне нельзя оставаться в Чистилище на правах амнистированного, — Генрих раздраженно косится на оковы, но, в конце концов, они играют ему на руку — создают ощущение его опасности.

И в эту же секунду оковы соскальзывают с его рук гибкими металлическими лентами.

Пейтон… Будто подчеркивает, что удерживал он Генриха только от вмешательства в дела Агаты. Лучше бы видел в нем угрозу, ей богу.

— Кто это решил, мистер Хартман? — с привычной ему спокойной и ехидной вежливостью переспрашивает Артур. — Триумвират вчера слышал достаточно, чтобы усомниться в собственном понимании ситуации.

— Ты не весь Триумвират, Артур, — Генрих покачивает головой, — и вам не нужен привыкший к охоте волк среди отары безобидных ягнят. И без обид, но ваши рядовые работники для меня примерно это и есть.

Где-то за плечом Генриха набирает воздуха для возмущенной тирады Агата, но Пейтон бросает туда короткий взгляд, и Агата ограничивается только гневным фырканьем, возвращаясь за свою трибуну.

— У вас еще будет шанс высказаться, леди Виндроуз, — мирно замечает Артур, и снова обращается к Генриху, — а что насчет вашего заявления, мистер Хартман, то позвольте уточнить, с каких пор волки беспокоятся о безопасности ягнят?

— Есть разница? — равнодушно пожимает плечами Генрих. — Это временно. Я не буду помнить о Полях вечность. Я не вечно буду держаться за то, что не хочу туда возвращаться. Однажды я сорвусь. Гораздо быстрее, чем сам могу себе предсказать. Сколько сейчас в списке траура? Трое? Еще полсотни угасших душ готовы добавить?

— Нет, конечно, не готовы, — Артур покачивает головой, все так же задумчиво изучая Генриха, — вот только, сдается мне, мистер Хартман, что вы и сами недооцениваете вашего поручителя. Мы все сейчас видели, как она вывела из состояния активного обострения демона, который всего на одну ступеньку ниже вас.

— Она всего лишь девчонка, Пейтон, — Генрих цедит это сквозь зубы, — и если я буду близок к точке срыва, первой я нейтрализую именно её. Чтобы мне никто не мог помешать.

И чтобы эти святоши не смогли её отправить в ад. Рассеянную душу в ад не отправишь. А когда она восстановится — все её прегрешения уже забудутся, ну или по крайней мере,