Таррэн прикусил губу.

— Значит, Гончие потеряли вожака? — осторожно уточнил Элиар.

— Да, — неслышно ответил воевода. — Сар’ра водил их в рейды почти десять лет, стерег, оберегал, учил и руководил, пока не нашел достойного преемника. Он вырастил эту стаю, передал ей все, что мог. Сплотил их и сделал единым целым. Он ходил с ними не раз и потом. И все время держался на высоте — до тех пор, пока им не повезло наткнуться на Серый кокон. Но и тогда он прикрыл стаю собой и принял удар на себя. Таков был его собственный выбор, и Сар’ра считал, что это оправданно: молодежь для нас важнее стариков, за ними — будущее заставы. Сар’ра знал это лучше кого бы то ни было, потому и ушел. Он был очень хорошим Стражем, отличным вожаком, прекрасной Гончей, и его уход для нас — большая потеря, с которой мало что может сравниться.

Элиар уставился куда-то в стену, Танарис неопределенно пожал плечами, Аркан с Совой выразительно переглянулись. Остальные вежливо промолчали, и лишь Весельчак тихо присвистнул, но от комментариев, как ни удивительно, тоже воздержался.

— Что же теперь будет? — негромко спросил Ирбис через пару минут.

Урантар чуть пожал плечами:

— Ничего. Будем жить дальше, потому что так надо. Будем бороться, потому что ничего другого не остается. Сражаться, как всегда это делали. Стеречь границу, потому что больше некому ее защищать. И помнить его так же, как всех, кого уже потеряли. Сар’ра ушел, но он ушел достойно. Так, как положено настоящему Стражу: гордо, молча и незаметно. Мы никогда его не забудем… не волнуйся, Гончие справятся с этим ударом, им не впервой. И Белик тоже справится: он у меня сильный, он переживет. Они все переживут, потому что умеют выживать даже там, где остальные и не пытаются: в горе, в беде, в тоске, по колено в крови… Это их работа. И Сар’ра хорошо научил их ее выполнять. К тому же он был обречен с самого начала, и все это прекрасно понимали. А он понимал лучше всех, потому и простился заранее. Даже с нами перед отъездом. Мы только не ждали, что все случится так скоро, и не ждали, что он не сдержит слово.

Воевода надолго замолчал, люди снова переглянулись, а Таррэн тяжело вздохнул.

Вот оно что. Вот в чем причина этого гнетущего молчания, которое оставшиеся в зале Стражи и сейчас не решались нарушить. Вот почему они притихли, помрачнели и напряженно косятся по сторонам, будто все еще ждут, что Гончие внезапно вернутся. Значит, вот кто научил Белика обращаться с родовыми клинками Л’аэртэ. Вот кто шел эти годы рядом с ним и поддерживал во всем. Ободрял, учил, тренировал, требовательно спрашивал за каждый промах и малейшую ошибку. Помог овладеть искусством двуручного боя, развил некогда хрупкое тело и превратил его в настоящую тугую пружину, придав удивительную силу, скорость и скрытую мощь. Вот кто заставил его вернуться к жизни после той давней трагедии. Вот кому Белик мог доверить свою тайну и самую главную свою боль — рассказать о прошлом, без утайки, без сомнения, хорошо зная, что его поймут и помогут. Вот у кого он всегда мог найти поддержку, к кому стремился, кому подражал и кем восхищался. Единственный человек, кроме Дядько, кому малыш мог бесконечно верить…

Учитель.

— А почему у него такое странное имя? — вдруг озадачился рыжий.

Сар’ра… В переводе с эльфийского означает «Отшельник».

— Потому что… — Воевода странно покосился на перворожденных, на сиротливо пустующий стол, оставшийся после суровых Гончих, ненадолго задержался на Таррэне и наконец медленно закончил: — Потому что так называл его Белик.

Люди опустили глаза, а снаружи, словно соглашаясь, тихо заплакала эльфийская флейта.

Левая застава медленно погружалась в темноту. По мере того как солнце заходило за горизонт, ее стены чернели, будто одеваясь траурным покровом. По земле пролегли длинные изломанные тени, далекие облака потяжелели и набухли от влаги, в воздухе отчетливо повеяло прохладой.

Внутри обоих немалых дворов больше не метались суетливо Стражи, не гремели молоты в кузне, не стучали топоры. Не слышалось конского ржания и развеселого смеха парней. Не гудел оживленно «полигон», где каждый вечер становилось шумно и многолюдно, не бренчала сталь на учебном ристалище, хотя прежде этот пронзительный звук не умолкал до самой ночи. Не доносилось громыхание кастрюль на огромной, но невидимой постороннему взгляду кухне. Не слышалось недовольного ворчания старой Греты, уставшей от вечного круговорота посуды. Не брехали кобели у дальних ворот, не скрипели журавли в обоих колодцах… даже мухи, казалось, пугливо притихли и старались не нарушать воцарившуюся священную тишину своим жалким жужжанием. Потому что над всем этим молчанием лилась и лилась мягкая музыка, от которой замирала душа.

Белик сидел на бортике фонтана. Поджав под себя ноги и плотно закрыв глаза, он тихо играл на флейте, отдавая всего себя этому занятию. Сидел почти без движения и вот уже который час играл, не замечая ничего вокруг и ни о чем другом больше не думая. У его ног колючим шариком свернулся Карраш и, прижавшись шипастой мордой к бедру, неотрывно смотрел снизу вверх крупными желтыми глазами, в которых жутковато отражались первые звезды. Он тоже не двигался, находясь в этом неестественном положении несколько долгих часов, но, похоже, был готов лежать хоть всю ночь, до самого утра, лишь бы слушать и слушать тихое пение флейты и жадно внимать каждой оброненной хозяином ноте. Он только изредка позволял себе шевельнуть маленьким ухом, отгоняя комаров, но потом снова замирал, боясь потревожить опечаленного друга.

Траш уже полдня как ушла на охоту, переживая тяжелую утрату по-своему, но ее никто не задерживал: каждый прощается, как может. Кто-то беспробудно пьет, кто-то пускается во все тяжкие, кто-то недвижимо лежит на постели, невидяще глядя в потолок и молча вопрошая: «Почему?» Кто-то кричит и рвет на себе волосы. Кто-то винит себя, кому-то все равно, а кому-то просто нужно побыть в одиночестве. Поэтому громадная хмера, осторожно лизнув любимую щеку, словно извинилась и неслышно исчезла в лесу, не желая мешать Белику в его горе.

А он играл. Не замечая того, что ежевечерняя суматоха сегодня не то что поутихла, но, кажется, даже не начиналась. Не замечая, что многочисленные Стражи постепенно стягиваются к фонтану, бесшумно присаживаются неподалеку и прикрывают глаза, стараясь не потревожить его даже вздохом. Он не видел Гончих, что в полном составе уже давно окружили его плотным кольцом и отделили от остальных воинов, которых с каждой минутой становилось все больше. Не обращал внимания на мелкие брызги, повисшие на густых волосах и лице, а теперь медленно скатывающиеся по щекам, блестя и переливаясь в лучах заходящего солнца, как настоящие слезы. Не думал о том, что на наружной стене тоже все стихло. Не знал, что дежурившие там Сторожа уже давно замерли на своих постах, старательно вытягивая шеи и высовывая уши из неудобных шлемов, чтобы расслышать как можно лучше. Он ничего не видел. Просто играл, как подсказывало сердце, но так, что у вышедших на улицу эльфов в горле встал тесный ком.

Флейта слегка дрожала в умелых руках юного музыканта и тихо пела, пронзительным эхом отдаваясь в каждой душе. Она беззвучно плакала, деля всю свою боль с невидимыми слушателями. Она страдала, отпуская наружу то, что никогда не будет сказано словами. Стонала от рвущего душу отчаяния. И неслышно вздыхала оттого, что уже никогда не сможет рассказать об этом тому, кому была действительно предназначена. Она играла и пела, купалась в прозрачных капельках воды из мерно шелестящего фонтана, горько рыдала и беззвучно плакала. С болью вспоминала недавнее прошлое, неслышно шептала о главном, спрашивала и молча ждала хоть какого-нибудь отклика. И Белик, красивой статуей замерев под сверкающими брызгами, тоже ждал.