К Алексею подошла царевна Наталья, тихо тронула его за рукав, по-матерински (или по-сестрински?) погладила по плечу, прошептала на ухо: «Не тужи, Алеша! Перемелется, добро будет». «Горе будет, — убежденно шепнул он в ответ. — Не нужен я отцу, погубит он меня вслед за матушкой…» Петр услышал, что сестра и сын шепчутся, не разобрал слов, но все же недовольно дернул плечом. Сын Евдокии раздражал его своей непохожестью, инаковостью и, как думал Петр Алексеевич, чуждостью всем его делам и начинаниям. Царь с надеждой посмотрел на округлый живот Екатерины, в котором зрел, креп настоящий, подлинный наследник! Не выдержал и прямо во время обряда крещения подошел к своей Кате и нежно, благодарно коснулся рукой ее живота. Екатерина ласково улыбнулась ему в ответ. Теперь она и в самом деле перестала быть Мартой. Должно быть, Марта Крузе умерла, а здесь, на чужбине, в разлуке со всем, что было ей раньше дорого, рождалась новая женщина, и не просто женщина, а царица.

Накануне принятия православия к Марте в Преображенское приехал пастор Глюк и попросил у царевны Натальи разрешения повидать воспитанницу. Наталья Алексевна охотно согласилась. Она знала, что Петр Алексеевич считает пастора человеком ученым и мудрым, и даже другом, а вскорости сей достойный человек и вовсе станет царю тестем. Так пусть этот служитель Божий поговорит с воспитанницей, благословит ее на новую жизнь и будущий брак с государем Всея Руси.

Марта сразу заметила, что пастор уже не выглядел таким несчастным и надломленным, как после взятия Мариенбурга. Хлопоты с московской гимназией, дела науки и образования занимали его всецело. В глазах преподобного Эрнста Глюка понемногу появился новый, лихорадочный блеск, жажда действий и свершений. Он стал привыкать к России и к русским, смирялся с ними, как смирился с тем медведем, что привел когда-то к нему в дом Петр Алексеевич. О царе он отзывался в целом хорошо, с уважением, хоть и отмечал в нем излишнюю жестокость, гневливость и нетерпимость. Во дворце царевны пастор и Марта разговаривать не стали (у стен есть уши, особенно у дворцовых!) и пошли на берег Яузы, туда, где еще совсем недавно Марта и Даша обсуждали обычаи и нравы «бабьего царства» Натальи Алексеевны. Теперь стояла осень, накрапывал дождик, желтые листья уныло ложились на рябь воды. Пастор обнял воспитанницу и отвел под сень огромных столетних дубов.

— Береги себя, девочка, — назидательно сказал преподобный Глюк. — Я знаю, теперь в тебе новая жизнь. Храни ее, молись Богу, дабы произвести на свет дитя без лишних мучений.

Не об этом, отнюдь не об этом хотел он говорить сейчас с воспитанницей, и кому, как не ей, было понимать его чаяния!

— Вы презираете меня, отец? — опустив глаза, спросила Марта.

— За что, милая?

— За то, что я не осталась верна Йохану. Ему самому — или его памяти, неважно.

— Я долго думал над этим, Марта, и мысленно беседовал с твоим отцом. Однажды мне даже показалось, что я слышу голос Самуила Скавронского. Не берусь утверждать, что его тень вновь приходила ко мне, но я услышал этот голос сердцем…

— И что же сказал мой отец? — дрожащим от волнения голосом спросила Марта.

— Что таковая твоя участь, девочка. Участь Эсфири. Ты должна стать рядом с этим великим и страшным получеловеком-полутитаном, царем Петером.

— Получеловеком… Зачем только я полюбила царя, отец?!

— И ты еще спрашиваешь, Марта? — Во внезапном озарении пастор простер вперед длань и заговорил вдохновенно: — Божественное предначертание таково, что ты должна помочь этому государю остаться в памяти потомков славным и мудрым властителем, а не жестоким и неправедным тираном. Смиряй его гнев, обуздывай его жестокосердие, заступайся перед ним за подданных его, как царица Эсфирь заступилась за народ иудейский. В этом твой путь и предназначение. Я говорю тебе это не как твой названый отец, а как служитель Божий!

— А если я не смогу? Если этот крест — не по мне?

— Ты сможешь, Марта, ты — храбрая и сильная. Ты добрая, и Господь не оставит тебя. Если недостанет твоих сил, молись! Он укрепит тебя и поддержит дланью своею! Но не используй свое влияние на царя Петера во зло. Поклянись мне в этом! Христом, Спасителем нашим, поклянись!

— Клянусь! — как эхо, ответила Марта, поцеловав по-прежнему покоившийся у нее на груди материнский крестик.

— Могу ли я принять русскую веру, отец мой? — с надеждой спросила Марта у пастора. — Вправе ли я отречься от веры родителей ради ребенка, который ныне во мне?

— Прими веру будущего мужа, Марта. Она — тоже христианская, как и вера твоих родителей. Я не принуждал тебя принять лютеранство, но ты не сможешь остаться в вере римско-католической, если муж твой и дети — в вере восточно-греческой. Менять веру — большой грех, но смилуется над тобой Господь, узнав о путях твоих.

На глаза Марты навернулись слезы.

— Вы самый лучший человек на свете, отец, — проговорила она. — Петер — он и светлый, и темный, а вы — только светлый. В вас нет греха… Я бы стала перед вами на колени, если бы живот не мешал.

— В каждом человеке есть грех, девочка… А становиться передо мной на колени не нужно, я всего лишь скромный служитель Божий. Береги ребенка.

Пастор заботливо поправил на Марте плащ, по-отцовски обнял ее за плечи.

— Пойдем, голубка, — тихо и ласково сказал он. — Пойдем, Эсфирь моя прекрасная… Прости, что не спас тебя от участи скорбной! Видно, и не по силам это человеку… Ты могла быть счастливой, а станешь сильной. Верно, так судил Господь!

Сейчас, в храме, когда православный священник крестообразно касался лица ее елеем, Марта вспоминала этот разговор с пастором. Тяжесть уходила из души, становилось легко и свободно. Но вдруг горестный вздох раздался за ее спиной. Марта, не оборачиваясь, почувствовала, что это вздыхает царевич. Нелюбимый сын, с детских лет отвергнутый отцом, горько и болезненно ощущал свое унижение.

Петр тоже услышал этот вздох, и щека его нервически дернулась от гнева. Марта бросила в сторону мужа умоляющий взгляд, и тот промолчал, дабы не нарушать священный обряд. Царевна Наталья снова подошла к царевичу и сжала его ладонь. «Тише, Алеша, — шептала она. — Батюшка больно гневлив сегодня, смирись…»

Обряд завершился. Священник благословил «новокрещеную болярыню Екатерину Алексеевну», и новая православная душа по очереди подошла к своим восприемникам.

— Говорил я тебе, Марта, что Катей станешь! — милостиво сказал Петр, впервые назвав свою подругу ее подлинным именем.

— Поздравляю, Катерина! Вот ты и приняла святую веру православную! — обрадовалась царевна Наталья.

Марта подошла к Алексею — хотела обнять его, но юноша как-то нелепо дернулся, освобождаясь из ее объятий. «Зачем я ему? — поняла Марта. — Зачем ему мачеха при живой матери?»

— А ну-ка обними Екатерину Алексевну, сын! — приказал Петр.

Царевич застыл на месте, не делая к ней ни шага.

— Да как смеешь ты, щенок Дунькин! — брызжа слюной, крикнул Петр. — Если бы не в храме святом, поучил бы я тебя!