пожирающее всё на своём пути. Ни кусты, ни узкий мостик, ни камыш – ничего не стало для него преградой. Подчиняясь командам Евы, Ниська его обстреляла. Рогнеда бросила пару огромных камней – всё было бесполезно: покрывающая бока существа слизь мгновенно всё растворяла. Существо втягивало всё, чем его атаковали, и ползло дальше, становясь всё отчётливее и толще.

– Пожиратель! – испуганно прошептала Ева, давая ему имя.

Ниська неосторожно подлетела к Пожирателю сверху. Он мгновенно выбросил липкую руку, сгрёб Ниську и потянул её к своей распахнувшейся пасти.

У Евы оставался всего один ход. Уже чувствуя, что всё бесполезно, она стала писать: «Ниська ударила его боевым молото…», но в последнюю секунду, озарённая, дописала «молоточком, резиновым, писклявым».

У Ниськи в руках возник молоточек, смахивающий на тот, который вечно летал за самой Евой, требуя от неё великих свершений. Только тот молоточек был как гармошка, а этот превратился в жёлтую уточку. Получив по лбу молоточком, Пожиратель издал душераздирающий вопль, отшвырнул Ниську и, прыгнув в Красную реку, сгинул.

– Кузькина Мать! – заорала Ева, и это получилось несколько двусмысленно. – Сработало! Жанр – вот его слабое место!

– Какой ещё «жанр»? – спросила королева карман- ников.

– У каждой книги есть жанр! Всякий раз, как я меняю жанр, свиток тоже вынужден его менять! А это старый свиток! Он как писатель-реалист, который пытается придумать что-то, чего не было в действительности, и его клинит! Он пугается – и получается ерунда! Ну и отлично! Я превращу всё в фарс!

– Ещё раньше дом сожрёт стожаров! – заметила Кузькина Мать, осторожно заглядывая через её плечо в свиток. – Вон они уже к столу лезут!

И правда, Филат и его мама тянулись к шкатулке длинной палкой с кучей привязанных к ней амулетов. Дом, прекрасно видевший это, с удовольствием готовился проглотить их со всеми потрохами.

– Дом – часть свитка, – уверенно заявила Ева. – Так что он у нас тоже из жанра не выпадет!

И, потерев руки, она начала действовать. Дух пишмагерства охватил её. Перо скользило по свитку. Повинуясь ему, африканский бомбардировщик сбросил на парк детскую ванночку и двести килограммов моркови. В ответ взлетевший с запасного аэродрома истребитель-перехватчик удачно обстрелял его вишнёвым кремом. Пилот катапультировался, но ещё до того, как его захватили в плен, сожрал секретную карту, нарисованную вареньем на вафле. Это был уже ход Евы. Далее Ева сотворила котобарана – задиристую прыгучую овечку, сильно смахивающую на кота. Свиток, отбиваясь от котобарана, с усилием выдумал котоварана – ящерицу с кошачьей мордой. «А-а, плагиат!» – радостно воскликнула Ева и задалась вопросом: кто сильнее – котобаран или котоваран? У котобарана лучше прыгучесть и мощный удар рогами. А у котоварана – удар хвостом и укус сильного отравляющего действия!

Пока котоваран и котобаран сражались, Бермята отыскал где-то старый утюг и принялся его уговаривать:

– Вот ты, утюжок, не работаешь! Ты плохо делаешь! Ну и что, что у тебя шнура нет? Ты же хороший, ты сможешь и так! Соберись, мужик! Давай я тебя поглажу, ржавенький мой!

Настасья, скрестив руки на груди, наблюдала за ним с каким-то непонятным выражением лица. Ева попыталась занять её чем-нибудь полезным, но Настасья отказа- лась.

– Я занята. Я любуюсь дурачком, – огрызнулась она, обращаясь скорее к Бермяте, чем к Еве.

– Каким дурачком? – не понял Бермята.

– Никаким. Ты обидишься!

Ева томилась. Давно пора было закруглять эту сюжетную линию, но Настасья продолжала всё портить. Ева попыталась оторвать перо от свитка, но оно строчило без её участия. Герои, как часто с ней бывало, захватили власть над автором и действовали по собственной воле. У нарисованной Настасьи пробудились её обычные анализаторские способности.

– Если я скажу Бермяте то-то и то-то, он ответит мне так-то и так-то. Если же я начну сразу с того-то и того-то, он скажет мне то-то, а я в ответ скажу ему так… – бормотала она себе под нос. Она повернулась к Бермяте и решительно произнесла двенадцатым кеглем полужирного очертания: – Имей в виду! Я тебя терпеть не могу! И никогда тебя не прощу!

– А Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! – сказал Бермята заглавными буквами.

Настасья распахнула глаза. Такой вариант в её просчитанной схеме предусмотрен не был.

Здесь Ева не удержалась и лёгким, изящным росчерком пера заставила их поцеловаться, после чего опустила глазки и скромно сказала: «Ой!» И только потом переключилась на Филата и Кукобу. Она за них не волновалась, ибо сам жанр романтического фарса не подразумевал ничего особо зловещего.

Филат и Кукоба, подчиняясь безумию, творившемуся в свитке, отвлеклись от шкатулки и активно хозяйничали, готовя строительные блинчики – любимое лакомство стожаров. Филат поджаривал их на куске жести, затеяв костёрчик прямо на полу, а Кукоба переворачивала блинчики шпателем.

Эти строительные блинчики при всей своей нелепости оказались замечательной находкой и мгновенно переломили ход боя. В древних войнах такое случалось. Громадная армия теснит врага. Внезапно стрела, пущенная наугад убегающим лучником, поражает императора – и, дробясь на отдельные части, недавно победоносная армия откатывается назад, спеша поскорее оказаться в столице и утвердить на престоле своего ставленника.

Вот и чудовище-оборотень из недр Теневых миров ненавидело дым. Даже нарисованный. И огонь. Тоже даже нарисованный. Особенно у себя в желудке. Оно страдало от дыма и вони. К тому же доски для костра Филат выламывал прямо из него же, что не доставляло оборотню никакого удовольствия. Теперь он даже проглотить Филата с Кукобой не мог. Внутри у него пылал проклятый лист жести, и от листа отрывались облака, подписанные: «Горячо! Горячо! Горячо!»

Дом начал сжиматься, ломая контуры и границы. Язык-столик поднялся вверх, затем втянулся в стену, после чего Филата и Кукобу мощным чихом вышвырнуло в окно, а следом за ними в то же самое окно вылетел ларец-шкатулка и, ударившись о дерево, распахнулся.

Филат, ловко, как кошка, перекатившись, подхватил вылетевший из шкатулки камень ещё до того, как он упал на землю. Как и те другие камни, он напоминал сердце. И было это сердце объёмным, не таким, как рисунки на свитке. Маленьким, красно-белым, с окаменевшими прожилками, беззащитным и жалким.

Совершенно материальное окаменевшее сердце лежало на свитке, а рядом с ним прыгал двухмерный Филат, сам не веривший, что сумел его поймать, и крайне довольный собой. Единственное, что осталось в этом сердце от рисунка, – крошечная бирочка на свитке, подписанная с мультяшной простотой и ясностью: «Сердце Фазаноля».

Глава 24

Сердце фазаноля

Диктатор вначале движется в группе равных. Он один из многих. Один из толпы революционеров, к