- Его убили в Анголе, - сказал Беда. - Об этом писали в газетах. Он работал там в благотворительной католической организации, развозил беженцам продукты и предметы первой необходимости. Никто точно не знает, что случилось, но, видимо, какая-то группа повстанцев остановила грузовик, в котором он ехал, и потребовала, чтобы он отдал им пищу и медикаменты. Он отказался, и они вытащили его и водителя-африканца из грузовика и застрелили их. Дэмьену было всего двадцать пять.

- Вот ужас, - не к месту вставил я.

- Какой во всем этом смысл? - проговорил Беда, снова обращая свой взор в окно. - Он любил Африку, понимаешь, любил свою работу, отдавался ей полностью… Нам прислали его тело. Состоялась заупокойная месса. Пришло много людей, многих мы никогда даже не видели. Представители его благотворительной организации. Друзья из университета. Его очень любили. Их капеллан, который давал адрес, сказал, что Дэмьен - современный мученик. - Он умолк, задумавшись, а мне не приходили на ум никакие слова, поэтому минуту мы просидели в тишине.

- Человек надеется, что в подобные минуты вера послужит ему утешением, - снова заговорил он. - Но когда такое случается, обнаруживаешь, что это не так. Утешения нет. Наш врач настоял, чтобы мы сходили к какой-то женщине, которую он назвал консультантом, помогающим людям, потерявшим близких. Глупая женщина, которая сказала, что мы не должны винить себя. Я спросил, с чего мне чувствовать себя виноватым? Она ответила, потому, мол, что мы живы, а он - нет. Никогда не слыхивал подобной чепухи. Думаю, что Дэмьен поступил глупо. Надо было отдать этим тварям ту проклятую еду и уехать, и ехать без оглядки с этого чертова континента.

При воспоминании об этом он даже побледнел от злости. Я спросил, как перенесла трагедию Морин.

- Тяжело. Дэмьен был ее любимцем. Она была в отчаянии. Поэтому и отправилась в это свое нелепое паломничество.

- В смысле, в качестве терапии? - спросил я.

- Полагаю, можно и так назвать, - согласился Беда.

Я сказал, что мне, пожалуй, пора.

- Но мы так и не поговорили о прежних днях в Хэтчфорде, - возразил он.

Я ответил, что, может, в другой раз.

Он кивнул.

- Хорошо. Позвони мне. Знаешь, - продолжил он, - ты никогда мне особенно не нравился, Пассмор. Я все время думал, что тогда, в молодежном клубе, ты ничего хорошего в отношении Морин не затевал.

- Ты был абсолютно прав, - сказал я, тем самым вырвав у него еще одну слабую улыбку.

- Но я рад, что ты сегодня приехал, - продолжил он. - Сказать по правде, мне немного одиноко.

- Морин когда-нибудь обо мне говорила? - спросил я.

- Нет, - ответил он, - никогда.

Он говорил без злорадства или удовлетворения, просто констатируя факт. Пока мы ждали вызванное такси, он спросил, есть ли у меня дети. Двое, ответил я, один женат, вторая живет с другом.

- Да-да, теперь так делают, - подхватил он. - Даже наши. Ничего такого в этом не видят. Не то что мы в молодости, а?

- Это уж точно, - согласился я.

- А твоя жена, чем она занимается?

- Она преподает в одном из новых университетов, - ответил я. - Отвечает за учебный план. А на самом деле тратит много личного времени, утешая учителей, переживающих нервные срывы из-за национального учебного плана.

- Меня это не удивляет, - сказал Беда. - Там черт ногу сломит. Я хотел бы познакомиться с твоей женой.

- По правде говоря, она совсем недавно меня бросила, - сообщил я.

- Да? Значит, мы с тобой друзья по несчастью, - заметил Беда в характерной для него неуклюжей попытке пошутить.

В этот момент позвонили в дверь, и утомительно болтливый водитель отвез меня на станцию «Уимблдон». Я не был расположен к светской беседе о погоде и прогнозах касательно теннисного турнира. Мне хотелось обдумать ошеломляющие открытия этого утра.

У меня зреет мысль настолько безрассудная и волнующая, что я даже не решаюсь пока доверить ее бумаге.

Пятница, 11 июня. Ну что ж, решено. Еду за Морин. Я собираюсь найти ее по дороге на Сантьяго-де-Компостела. Последние три дня я провел в необходимых приготовлениях - заказывал место на пароме, оформлял медицинскую страховку, покупал путеводители, карты, дорожные чеки и т.д. Разобрался в завале почты и телефонных сообщений и разделался с наиболее срочными из них. Много было от Денниса Шортхауза, который сообщал, что Салли подала в суд с целью добиться постановления по совместному несению текущих расходов за дом, и с нарастающей настойчивостью требовал инструкций. Я позвонил ему и сказал, что больше не намерен препятствовать процедуре развода и согласен на соответствующие расходы и разумное финансовое соглашение. Он спросил, что я подразумеваю под разумным. Я сказал, пусть дом останется ей, а квартира - мне, а остальное можно поделить пополам. Он ответил:

- Это не разумное, а щедрое предложение. Дом стоит значительно больше квартиры.

Я сказал, что просто больше не хочу, чтобы меня этим беспокоили. Сказал, что уезжаю на несколько недель за границу. Не знаю, сколько времени мне понадобится, чтобы разыскать Морин, и что я буду делать, когда найду ее. Я только знаю, что должен увидеть ее. Перспектива провести все лето в этой квартире, как в тюрьме, ожидая звонка Морин и вместо него отвечая на звонки тех, кого я избегаю, просто невыносима.

Беде о своем плане я не рассказал, он мог бы неправильно меня понять, хотя как понять это правильно, мне самому неясно. В смысле, я не знаю, чего хочу от Морин. Не возвращения ее любви, это точно, - для Повторения слишком поздно. (Хотя не могу удержаться и перебираю в памяти каждое свидетельство охлаждения их с Бедой брака, если он вообще был теплым: отдельные кровати, ссора из-за ее паломничества, довольно прохладное обращение «Дорогой Беда» на открытке и т.д. и т.п.) Но если не любви, тогда чего? Возможно, прощения. Отпущения грехов. Мне хочется получить прощение за то мое предательство много лет назад в присутствии участников рождественского спектакля. Поступок сам по себе банальный, но с огромными последствиями. Можно сказать, что он предопределил всю мою последующую жизнь. Стал источником моей Angst среднего возраста. Я сделал выбор, не зная, что это выбор. Или, вернее (что еще хуже), я сделал вид, что наш разрыв - это выбор Морин, а не мой. Теперь мне кажется, что я так и не оправился от последствий своего предательства. Вот почему я никогда не могу принять решение без того, чтобы тут же о нем не пожалеть.

Интересно, что на это скажет Александра, когда я приду к ней в следующий раз, не уверен, что ей это понравится. Похоже, я забросил терапию когнитивного поведения, отдав предпочтение старомодной аналитической и найдя источник своих проблем в давно подавленном воспоминании. В любом случае, если я поговорю с Морин, узнаю, как она теперь к этому относится, мне станет легче. То, что ее собственное горе еще совсем свежо, прибавляет мне решимости найти ее и примириться с ней.