Я старался описать ее внешность как можно лучше, но в ответ получал абсолютно пустые взгляды, пока не добрался до Себрейро, маленькой деревушки высоко в горах Леона, всего в ста пятидесяти километрах от Сантьяго. Любопытное местечко, что-то среднее между деревней-музеем и святыней. Жилища старинной постройки: круглые каменные хижины с коническими крышами из тростника, крестьяне, до сих пор живущие в них, вероятно, пользуются субсидиями испанского правительства. В церкви хранятся реликвии, связанные с каким-то страшным средневековым чудом, когда хлеб и вино причастия превратились в настоящую плоть и кровь, и говорят, что это место связано с легендой о Святом Граале. В моих поисках оно, без сомнения, стало поворотным пунктом. В кафе-баре рядом с церковью, непритязательном заведении с голыми полами и длинными узкими столами, я разговорился с пожилым велосипедистом-голландцем, который заявил, что неделю назад встречал английскую паломницу по имени Морин в refugio рядом с Леоном. У нее очень болела нога, и она сказала, что собирается на несколько дней остановиться в Леоне, прежде чем пускаться в дальнейший путь. Я недавно был в Леоне, но прыгнул в машину и погнал туда, намереваясь проверить все гостиницы в городе.

Я ехал на восток между Асторгой и Орбиго по оживленной магистрали - шоссе № 120, когда увидел ее, идущую навстречу мне по обочине: полную одинокую женщину в мешковатых хлопчатобумажных брюках и широкополой соломенной шляпе. Когда она мелькнула перед моими глазами, я ехал на скорости семьдесят миль в час. Ударил по тормозам, вызвав гневный рев огромного бензовоза, едущего следом за мной. Из-за интенсивного двустороннего движения остановиться сразу я не мог, пока через километр-другой не наткнулся на кафе для «дальнобойщиков» с грязной стоянкой. Развернувшись в три приема в облаке пыли, я помчался в обратную сторону, гадая, не померещилась ли мне фигура Морин. Но нет, вот она, бредет впереди меня по противоположной стороне дороги - или это кто-то другой, плохо видно за рюкзаком, скатанным ковриком и соломенной шляпой. Я снизил скорость, снова вызвав возмущенные гудки ехавших за мной машин, и, проезжая мимо женщины, обернулся разглядеть ее лицо. Это была именно Морин. Услышав рев клаксонов, она бросила беглый взгляд в мою сторону, но меня скрывали затененные стекла «членовоза», и остановиться я не мог. Еще через несколько сотен ярдов я съехал на обочину, где было достаточно места для парковки, оставил машину и перешел на другую сторону шоссе. В этом месте был спуск, и Морин шла под горку мне навстречу. Двигалась она медленно, прихрамывая и опираясь на посох. И все равно я не мог не узнать ее походку, даже на расстоянии. Словно исчезли сорок лет моей жизни, и я снова был в Хэтчфорде, у цветочного магазина на углу Пяти дорог, и смотрел, как она спускается ко мне по Бичерс-роуд в своей школьной форме.

Если бы я писал сценарий этой встречи, то выбрал бы более романтичное место - в прохладном полумраке старой церкви, например, или на проселочной дороге, по сторонам которой ветерок колышет полевые цветы, а из звуков добавил бы только блеяние овцы. И все это непременно на фоне музыки (скажем, инструментальной обработки «Рано еще любить»). На самом же деле мы встретились на обочине уродливой автострады в самом непривлекательном уголке Кастилии. Оглушенные шумом шин и двигателей, мы задыхались от выхлопов, нас окатывали волны пыли, которую взметали проезжавшие мимо грузовики. Когда Морин приблизилась, я пошел ей навстречу, и она впервые обратила на меня внимание. Замедлила шаг и в нерешительности остановилась, словно испугавшись моих намерений. Я засмеялся, улыбнулся и вскинул руки, как мне казалось, в успокаивающем жесте. Она продолжала с тревогой смотреть на меня, явно опасаясь, что я какой-нибудь маньяк-убийца или насильник, и попятилась, подняв свой посох, словно готовясь к обороне. Я остановился и заговорил:

- Морин! Все хорошо! Это я, Лоренс.

Она уставилась на меня.

- Что? - спросила она. - Какой Лоренс?

- Лоренс Пассмор. Ты меня не узнаешь?

Я был разочарован, она явно меня не узнавала - похоже, даже не помнила моего имени. Но, как она вполне разумно объяснила позже, она сто лет обо мне не вспоминала, тогда как я уже несколько недель не думал почти ни о чем другом. Я рыскал по северо-западу Испании, ожидая встретить ее за каждым поворотом дороги, а для Морин мое внезапное появление на шоссе № 120 было таким же неожиданным и удивительным, как если бы я спустился с неба на парашюте или выскочил из-под земли.

Перекрывая рев и вой транспорта, я крикнул:

- Мы встречались с тобой много лет назад. В Хэтчфорде.

Выражение ее лица изменилось, из глаз исчез страх. Прищурившись, словно она плохо видела или ее слепил свет, Морин посмотрела на меня и сделала шаг вперед.

- Это действительно ты? Лоренс Пассмор? Что ты тут делаешь?

- Ищу тебя.

- Зачем? - спросила она, и выражение тревоги снова появилось на ее лице. - Дома все в порядке, да?

- Да-да, все нормально, - заверил я Морин. - Беда тревожится за тебя, но у него все хорошо.

- Беда? Когда ты видел Беду?

- Да недавно. Когда начал искать тебя.

- Зачем? - спросила она. Теперь мы уже стояли лицом к лицу.

- Это долгая история, - ответил я. - Садись в машину, и я тебе расскажу.

Я указал на мою обтекаемую серебристую любимицу, припавшую к земле на другой стороне дороги. Морин глянула туда и покачала головой.

- Я совершаю паломничество, - сказала она.

- Знаю.

- Я не пользуюсь машинами.

- Сделай сегодня исключение, - предложил я. - Судя по твоему виду, небольшая поездка тебе не повредит.

Она и правда выглядела ужасно. Пока мы говорили, я мысленно привыкал к печальному факту, что эта Морин - больше не Морин из моих воспоминаний и фантазий. Она достигла того момента в жизни женщины, когда та начинает неизбежно терять свою красоту. Салли еще не совсем дошла до этой точки, и у Эми впереди еще несколько лет по эту сторону барьера. Во всяком случае, обе они сопротивляются процессу старения с помощью всех возможных средств, за исключением пластической хирургии, но Морин, похоже, сдалась без особой борьбы. Гусиные лапки у внешних уголков глаз и мешки под ними. Щеки, когда-то тугие и гладкие, обвисли; шея сморщилась, как старая тряпка; а фигура сделалась расплывчатой и бесформенной - между похожими на подушки холмами ее грудей и широкими бедрами талия не просматривалась. Недели и даже месяцы, проведенные Морин в дороге, не добавили ей красоты: обгоревший нос облезал, жидкие волосы свисали неопрятными прядями, костяшки пальцев грязные, ногти обломаны. Одежда запыленная, с пятнами пота. Должен признаться, что ее внешний вид стал для меня шоком, к которому меня не подготовили отретушированные постановочные фотографии в гостиной Беды. Осмелюсь сказать, что на мне годы сказались еще больше, но вид Морин не оставлял никаких иллюзий.

Пока она раздумывала, наклонившись вперед под тяжестью рюкзака для равновесия, я заметил ее потрепанные кроссовки и подложенные под лямки заплечника куски губки, чтобы не натереть ключицы. Почему-то из всех деталей ее облика именно эта последняя вызвала особую жалость. Меня затопила огромная волна нежности к Морин, желания позаботиться о ней и спасти от этого идиотского самоистязания.