– В НИИ радиационной медицины этот случай, как оказалось, кое-кто еще помнит, и в отделении хирургии спецгоспиталя № 2 тоже, хотя документы отсутствуют, изъяты сразу после закрытия исследовательского проекта, – полковник Гущин смотрел на снимки. – Родились четверо, квартет близнецов у матери, как врачи говорят – редкое явление. Две пары. Вот эти двое родились внешне без физических изменений.

На снимках Катя видела младенцев – пять дней от рождения, месяц, три месяца, шесть месяцев, десять месяцев.

Крохотные ручки уже тянулись к погремушкам. Глаза смотрели на мир – эй, мир, что ты уготовил нам?

– Будущие Лаврентий Тихвинский и Владимир Галич, а тут на снимках у них номера 01 и 02, – сказал Гущин. – Анна Филаретовна Иркутова тогда солгала нам – не на Украине усыновил ребенка протоиерей Тихвинский, их всех четверых сразу же после смерти их биологической матери во время родов перевезли на объект в Железнодорожный. Этих двух изучали, но готовили к усыновлению. Будущие приемные родители должны были соблюдать ряд условий – давать подписку о неразглашении и ежемесячно представлять ученым проекта данные анализов по обследованию детей, которые болели и которые имели, как нам объяснили, «парадоксальную и неизвестную науке психоэмоциональную связь друг с другом в результате генетической мутации». А вот эти двое, их братья, оставались на объекте до пяти лет.

На втором десятке снимков пара близнецов.

– Близнецы-иллиопаги. Вот этот 03 – будущий Эдуард Цыпин, а этот 04 – его брат, у него не было даже имени. Господи, не могу на это смотреть, за что такое детям?

Гущин отвернулся, но Катя смотрела. Слишком часто от этих снимков с ужасом и брезгливостью отводили взгляд.

Близнецы-иллиопаги, сросшиеся спинами и ягодицами, – вот они, на снимках, – двое и одно целое в возрасте шести месяцев, года, двух лет, трех лет, четырех.

Один – внешне тоже без физических изменений, если его отделить, но второй брат-близнец, не имевший даже имени, изуродованный в материнской утробе, появившийся на свет куском плоти – с недоразвитыми руками без пальцев, похожими на скрюченные крылья, с чудовищно огромной головой, лишенной глаз, слепой, такой, что не привидится даже в ночном кошмаре – с трубкой для искусственного кормления, вставленной в рот.

– Как нам объяснили врачи, операцию по их разделению долго нельзя было проводить, врачи ждали несколько лет. Обычно близнецов-иллиопагов разделяют в младенчестве. Но тут все упиралось в генетическую мутацию и их болезнь. Эдуард Цыпин… он жил так, вот так вместе со своим братом-калекой у себя за спиной. Четвертый близнец словно взял все на себя, словно закрыл их троих собой, поплатившись всем. Когда им исполнилось пять лет, врачи спецгоспиталя и полковник Кармен, возглавлявшая проект, все же рискнули провести операцию. К ней долго готовились, им нужны были данные о состоянии всех братьев, поэтому Иркутова и ездила туда, возила медицинские справки и анализы. Операция для Эдуарда Цыпина прошла успешно. Полковник Кармен усыновила мальчика, дала свою фамилию, выходила его, вылечила, заново учила двигаться, ходить. Помогли танцы и спорт. Танцы… Взрослым парнем, как мы видим, он даже зарабатывал танцами себе на жизнь.

– Но он все помнил, Федор Матвеевич, он так и не сумел забыть той своей общей жизни с калекой-братом, – Катя смотрела на снимки. Семилетний Эдуард Цыпин – один, без груза за плечами – напряженно смотрел в объектив на фоне наряженной елки. – Там, в доме, при взрыве его планшет не пострадал, этот компьютер ваши сотрудники изъяли. Цыпин писал сам себе с почты yandex на yahoo. Там очень много писем, он разговаривал сам с собой, или нет… мне показалось… даже не с собой – с ним, со своим братом.

– Ты знаешь, я в компьютерах, этих ваших планшетах, почтах ничего не понимаю. Да это теперь и не важно – это виртуальные письма мертвецов.

– И все же, – заметила Катя, – в этой истории кое-что остается недосказанным.

– И все же кое-что в этой истории так и остается недосказанным, – повторила Катя.

– Ты имеешь в виду, как эта девчонка, дочка Финдеевой, оказалась замешана в этой истории? – спросил полковник Гущин. – Лаврентий о ней ничего не знает и, кажется, в этом не врет. Так, как она себя вела в их доме… даже стреляла… судя по всему, у нее был роман с Эдуардом Цыпиным. И ни он, ни его братья даже не подозревали, что она дочь той самой свидетельницы. Сама девчонка молчит, плачет целыми днями, а чаще орет, ругается, нас же и проклинает – зачем спасли. Мать с отцом с ней бьются и следователь наш Коля Жужин. Допросить меня тут пытался, мол, видел ли я, кто в меня стрелял. А я сказал, что не видел, как там уследишь, в горячке-то. Ты видела?

Катя посмотрела на Гущина. Какие перемены после пули в сердце…

– Как скажете, Федор Матвеевич. Кажется, нет.

– Не стоит губить девчонку… Шушу эту самую, и так горя достаточно. Она еще соплячка, вырастет, в разум войдет.

В это самое время (они и не знали) в одноместной палате больницы управделами Шуша Финдеева, находящаяся под подпиской о невыезде после проведения ей операции на кисти, сидела на постели, баюкая как ребенка свою изуродованную взрывом руку. И как новая Сарра, библейская вечная невеста, оплакивала своих женихов.

– Но вообще-то я подумала не о Шуше, Федор Матвеевич, – сказала Катя. – О другом. Во всей этой истории ведь и правда что-то остается недосказанным. Я бы хотела знать, когда они, братья, впервые встретились с ним.

– С кем?

Катя глянула на фото – чудовище, вросшее намертво в чужую плоть, слепое, лишенное глаз, с руками, похожими на скрюченные крылья, или с крыльями, так и не развившимися в человеческие руки.

Нет, нет, это только бедное дитя…

– С тем, о ком говорил Лаврентий Тихвинский, кого так боялась библейская Сарра, с тем, кого я видела на фреске в комнате Маши Шелест. Кого узнали они все, братья-близнецы, когда он явился к ним. Говорят, у него много имен.

Гущин закурил. Потом встал и включил кондиционер.

– По тому старому делу об убийстве мальчика Бори Галича в Измайлове, – произнес он после долгой паузы, – никто уже ничего не сможет доказать. Если только Лаврентий сам и по этому эпизоду захочет дать показания.

Тоже в одноместной медицинской палате, только похуже, победнее…

С конвоем, скучающим в больничном коридоре…

Лаврентий Тихвинский умирал.

Он вполне отдавал себе отчет, что это случится не завтра и не послезавтра, но скоро, как только серебряная линия, по которой он шел с самого детства как по канату вслед за братьями, угаснет.

Этот свет… он становился тусклее с каждым днем. А когда-то этот свет ослеплял, сиял. И это ощущение счастья, когда он много лет назад прыгнул в электричку, отходившую от платформы.

Серебряная линия, обещавшая надежду, встречу и невыразимое счастье, привела его в Измайлово. Однажды встретившись там, у футбольного поля, они, мальчишки, потом приезжали туда часто – тайком – и любили гулять.