Но Рам ошибался в том, что у меня был лучший выбор. После двух изнурительных лет кампании Плауфф уже сообщил мне, что изначально не будет работать в администрации, отчасти потому, что его жена, Оливия, родила ребенка всего через три дня после выборов. И мой руководитель аппарата в Сенате Пит Раус, и бывший руководитель аппарата Клинтона Джон Подеста, который согласился помочь в управлении нашей переходной командой, сняли свои кандидатуры. Хотя Экс, Гиббс и Валери согласились бы занять руководящие должности в Белом доме, ни один из них не обладал тем набором навыков и опыта, который был мне необходим для работы в должности руководителя аппарата.

Рам, с другой стороны, знал политику, знал политику, знал Конгресс, знал Белый дом и знал финансовые рынки, работая на Уолл-стрит. Его наглость и нетерпение раздражали некоторых людей; как я узнал, его стремление "набрать очки на табло" иногда приводило к тому, что он не столько заботился о сути сделки, сколько о ее заключении. Но в условиях экономического кризиса, который необходимо было преодолеть, и, как я подозревал, ограниченного окна для проведения моей программы через Конгресс, контролируемый демократами, я был убежден, что его стиль "забивания свай" — это именно то, что мне нужно.

В последние дни перед выборами я измотал Рама, взывая к его эго, но также к порядочности и подлинному патриотизму, скрытому под его личиной мудреца. ("Самый большой кризис, с которым сталкивается страна за всю нашу жизнь, — кричал я на него, — и вы собираетесь сидеть в этой чертовой стороне?"). Экс и Плауфф, которые хорошо знали Рама и видели его в действии, были в восторге, когда он согласился на эту работу. Но не все мои сторонники были в таком же восторге. Разве Рахм не поддерживал Хиллари, — ворчали некоторые. Разве он не представляет ту же старую триангулирующую, посещающую Давос, работающую на Уолл-стрит, ориентированную на Вашингтон, одержимо центристскую версию Демократической партии, против которой мы боролись? Как вы можете ему доверять?

Все это были вариации на тему, которая будет повторяться в ближайшие месяцы: Каким президентом я собирался стать? Во время предвыборной кампании мне удалось проделать изящный трюк: привлечь поддержку независимых и даже некоторых умеренных республиканцев, пообещав им двухпартийность и прекращение политики подсечки и сжигания, и при этом сохранить энтузиазм левых. Я добился этого не тем, что говорил разным людям то, что они хотели услышать, а тем, что считал правдой: для продвижения прогрессивной политики, такой как всеобщее здравоохранение или иммиграционная реформа, не только можно, но и нужно избегать доктринерского мышления, делать ставку на то, что работает, и с уважением слушать, что говорит другая сторона.

Избиратели приняли мое послание — потому что оно звучало по-другому, и они жаждали другого; потому что наша кампания не зависела от поддержки со стороны обычного набора заинтересованных групп и представителей власти, которые в противном случае могли бы заставить меня следовать строгой партийной ортодоксии; потому что я был новым и неожиданным, чистым холстом, на который сторонники во всем идеологическом спектре могли спроецировать свое собственное видение перемен.

Однако, как только я начал назначать людей, стали проявляться различные ожидания внутри моей коалиции. В конце концов, каждый человек, которого я выбирал на должность в администрации, имел свою собственную историю, бумажный след и набор сторонников и недоброжелателей. По крайней мере, для инсайдеров — политиков, оперативников и репортеров, чьей работой было читать чайные листья — каждое назначение означало мои истинные политические намерения, свидетельство моего наклона вправо или влево, мою готовность порвать с прошлым или продолжать то же самое. Выбор людей отражал выбор политики, и с каждым выбором возрастали шансы на разочарование.

Когда пришло время собирать свою экономическую команду, я решил отдать предпочтение опыту, а не свежим талантам. Обстоятельства, как мне казалось, требовали этого. Отчет о занятости за октябрь, опубликованный через три дня после выборов, был удручающим: 240 000 потерянных рабочих мест (позже в результате пересмотра выяснилось, что истинное число составило 481 000). Несмотря на принятие TARP и продолжающиеся чрезвычайные меры со стороны Казначейства и ФРС, финансовые рынки оставались парализованными, банки все еще были на грани краха, а лишение прав собственности не показывало признаков замедления. Я любил различных новичков, которые консультировали меня на протяжении всей кампании, и чувствовал родство с левыми экономистами и активистами, которые рассматривали нынешний кризис как результат раздутой и вышедшей из-под контроля финансовой системы, остро нуждающейся в реформе. Но в условиях свободного падения мировой экономики моей задачей номер один было не переделать экономический порядок. Она заключалась в предотвращении дальнейшей катастрофы. Для этого мне нужны были люди, которые уже справлялись с кризисами, люди, способные успокоить рынки, охваченные паникой — люди, которые, по определению, могут быть запятнаны грехами прошлого.

На пост министра финансов претендовали два кандидата: Ларри Саммерс, который занимал эту должность при Билле Клинтоне, и Тим Гайтнер, бывший заместитель Ларри, а затем глава Федерального резервного банка Нью-Йорка. Ларри был более очевидным выбором: Специалист по экономике и чемпион по дебатам в Массачусетском технологическом институте, один из самых молодых профессоров, получивших должность в Гарварде, а в последнее время — президент университета, он уже успел поработать главным экономистом Всемирного банка, заместителем министра по международным делам и заместителем министра финансов, прежде чем принял бразды правления от своего предшественника и наставника Боба Рубина. В середине 1990-х годов Ларри помог разработать международный ответ на серию крупных финансовых кризисов в Мексике, Азии и России — ближайший аналог кризиса, который я унаследовал, — и даже самые ярые недоброжелатели признавали его гениальность. По меткому выражению Тима, Ларри мог выслушать ваши аргументы, пересказать их лучше, чем вы сами, а затем показать, почему вы не правы.

Он также имел лишь отчасти заслуженную репутацию высокомерного и политически некорректного человека. Будучи президентом Гарварда, он публично поссорился с выдающимся профессором афроамериканских исследований Корнелом Вестом, а затем был вынужден уйти в отставку после того, как, среди прочего, предположил, что врожденные различия в способностях высокого уровня могут быть одной из причин недостаточного представительства женщин на математических, научных и инженерных факультетах ведущих университетов.

Узнав его поближе, я пришел к выводу, что большинство трудностей Ларри в умении хорошо играть с другими людьми были связаны не столько со злым умыслом, сколько с забывчивостью. Для Ларри такие качества, как такт и сдержанность, просто загромождали разум. Сам он казался невосприимчивым к обидам или обычной неуверенности, и он