Реже Али, но гораздо на большее время, к ней заходила Джессика. Джессика была на последнем курсе и теперь большую часть времени проводила в Госпитале. И здесь мулатка была совсем другой – в ней не было той загнанности и темной тоски, из-за которой Вера в Университете ее почти не замечала. Наоборот, девушка производила впечатление совершенно уверенного в своих силах человека.

Третьим, самым редким посетителем Веры был Вась-Вась. Вообще-то Вась-Вась был главным врачом хирургического блока, и в незапамятные времена формально звался Василием и имел отчество Васильевич. Но еще во времена его студенческой молодости однокашники заметно урезали эти звучные имя-отчество до тандемного слогосочетания, которое настолько прилипло к доктору, что даже он сам себя называл не иначе, как Вась-Вась.

Джессика Вась-Вася чуть ли не боготворила. Это было видно и по тому, как она с ним общается, и по тому, с каким восхищением рассказывает о нем Вере. Но Вере доктор не нравился, что-то в нем было неприязненное. Он никогда не смотрел ей в глаза и старался побыстрее закончить осмотр или перевязку и уйти. На пятый или шестой день, когда Вера могла уже более-менее говорить, она сказала доктору:

– Это вы меня спасли? Я должна вас поблагодарить.

Вась-Вась почему-то смутился, засуетился и пробормотал про себя:

– Меня – нет. Это ее – Джессику.

Веру очень озадачили слова доктора, и еще через несколько дней она прямо спросила Джессику, что значат его слова.

Джессика, нимало не смутившись, сообщила Вере:

– Понимаешь, подруга. Когда-то давно на врачей учились пять-шесть лет, а потом еще год практиковались. Конечно, у нас на это времени нет. Курс обучения врача вместе с интернатурой длится всего два с половиной года. И то – это самый длинный курс обучения, длиннее даже, чем у администраторов. Первый год мы просто учимся, на второй – разбираем трупы, на третий – практикуемся по-настоящему, на… э-э-э… на полутрупах. На тех, кого нельзя или почти нельзя спасти. Ты была моим выпускным экзаменом, и делала я почти все сама – под надзором Вась-Вася, конечно. Если бы ты умерла, мы бы тебя вскрыли и определили, что именно было сделано не так, изучили бы мои ошибки, и это – тоже хорошая практика. Но ты не умерла, вернее, только чуть-чуть умерла! Вась-Вась преувеличивает мою заслугу. Причин здесь, я думаю, много. Во-первых, твой организм очень сильный. Во-вторых, тебе повезло с товарищами. Твои солдаты-близнецы знали, что надо делать, чтобы сохранить жизнь раненому. И еще у них был порошок, который дала им их мама, которая в их поселении одновременно кто-то вроде доктора-шамана. Они поделились со мной этим порошком – я с химиками его пока изучаю, но уже понятно, что это какая-та смесь сушеных грибов, трав с Поверхности и чего-то еще, действующая как антибиотик, обезболивающее и стимулятор, задействующий все резервы организма. Эту смесь они сыпанули тебе в рану – можно говорить, что и она тебя спасла. Но все же, подруга, при таком ранении ты просто должна была умереть. И ты умерла на операции на минуту или больше. Мы уже отходили от стола, а потом твое сердце забилось. Я думаю, Бог не хотел тебя забирать, надо было, чтобы ты побыла еще здесь.

Посещения в Госпитале не практиковались вообще: это могло принести в Госпиталь болезни, зазря травмировало пациентов, да и вообще это было, по мнению врачей, ни к чему. Лишь изредка делались исключения с личного разрешения главврача Госпиталя. И Саха с Пахой смогли вырвать это разрешение – в обмен на рецепт того порошка, которым они спасали Веру. Приближение своих солдат Вера услышала еще до их появления в палате. Идя по коридору, они, как всегда, ругались друг с другом. Потом в дверном проеме появились две белобрысые головы со свернутыми в разные стороны носами, растянувшимися до ушей ртами и ликующим возгласом в один голос:

– Цетка Вера!

Вера для виду поморщилась, но на самом деле она была очень рада видеть близнецов. После гибели Зозона, Паука и Фойера они стали для нее самыми близкими людьми в Урочище и почти самыми близкими во всем мире. Она знакома была с ними всего несколько месяцев, а казалось, что знает их с рождения, как младших братьев. Они же к ней относились чуть ли не как ко второй маме. Так и нависли над ее кроватью, заняв собою почти всю палату. Стоят, молчат и улыбаются. Вера, превозмогая боль, села на кровать, взяла обоих братьев за руки и потянула их к себе:

– Да садитесь уж.

Они оба бухнулись на кровать по обе стороны от Веры, подперев ее своими могучими плечами, повернули на девяносто градусов головы и продолжали ее рассматривать все с тем же глупым умилением. Потом Саха наконец-то сообщил:

– Уходзім мы, цетка Вера. Ідзем гэтых дзігераў дабіваць. Амаль усіх іх перабілі, засталіся толькі тыя, што ў селішчах хаваюцца[19].

– Эге! Ты там ведаеш, стратэг вялікі, куды мы ідзем, дзе тыя дзігеры і колькі іх засталося[20].

Не обращая внимания на постоянную перебранку братьев и на их неуемное «цетка Вера», Вера задавала им вопросы, чтобы выяснить подробности о войне с диггерами. Братья знали мало. Вроде было известно, что из трех указанных Верой диггерских поселений был успешно взят только Ментопитомник. В Ангарке и Дражне диггеры забаррикадировались, и выбить их оттуда пока не получалось. В переходах диггеры уже не встречались – может быть, все погибли, а может быть, куда-то ушли или спрятались. Скорее всего, последнее – ведь делись куда-то те, которые ушли из Ментопитомника. Упомянув про исход из Ментопитомника, Саха и Паха замялись и уставились друг на друга, ожидая, кто будет объясняться с командиром.

– Гэта я, цетка Вера, калі цябе паранілі, сказаў: «Няхай ідуць. Лепш камандзіра ратаваць будзем»[21], – признался Паха.

– Да іх і засталося толькі пяцера, да і тыя параненыя, – поддержал брата Саха. – А каб біліся далей, дык пабілі б яны нас альбо паранілі, і пармерлі б усе, хто ў тым селішчы застаўся паранены. А так мы цябе, цетка Вера, вынеслі і астатнім дапамогу вызвалі.[22]

– І неяк не так усе пайшло. Ну навошта Камандзір тую дзяўчынку сляпенькую?..[23]

Саха замялся, а Вера и сама поняла, что он хотел сказать. Инга своим пением расположила к себе всех, кто был в Ментопитомнике. Командир убил ту, которую никто и не думал считать врагом, которая казалась частью чего-то возвышенного. Совершив это несправедливое убийство, Командир тем самым стал на сторону тьмы. И его люди не хотели быть на этой стороне. И продолжение боя значило, что они остаются на стороне Командира, одобряя тем самым то, что он сотворил. Потом, в других схватках, они будут биться с диггерами отчаянно и бесстрашно. А в тот раз – нет.