Церен снова надел гражданскую одежду. Он уже побывал в нескольких хотонах Ики-Цохуровского улуса и направлялся сейчас в Малодербетовский улус. Откровенно говоря, к нему вернулись его мальчишеские воспоминания. С детства он боялся Бергяса, не переносил его злого, пронизывающего насквозь взгляда. Теперь с этим волком ему, бывшему батраку, придется схватиться на равных. Мог ли подумать Бергяс, что робкий толмачонок, сын Нохашка, через какие-то шесть лет придет в хотон Чоносов, чтобы объявить самому Бергясу — кончилась его власть! «Управиться бы поскорее, провести сходку да хоть на часик к Нине!» — размечтался Церен.

В последние дни при воспоминании о Нине у него перехватывало дыхание… Он как бы чувствовал рядом запах ее волос, ощущал нежную теплоту ее тела.

Родной хотон встретил его пугающим безлюдьем.

Почувствовав что-то неладное, Церен направил коня к крайней кибитке. Заглянув внутрь, он увидел у гулмуты седого сгорбленного человека. Это был Азыд Ходжигуров. Старик курил, незряче уставившись в проем двери. Его когда-то зоркие, как у любого табунщика, глаза почти ничего уже не видели. Азыд сидел полураздетый, в потертых исподниках с развязавшимися тесемками и засаленной бязевой рубашке — вращал барабан священной мельницы-экюрд и шептал молитву. На вошедшего и не взглянул, лишь спросил, кто и зачем его потревожил.

— Говоришь: сын Нохашка? А о тебе же говорили… — старик не стал пересказывать чужих слов о Церене, наверное, плохих, пожаловался вслух: — О, бурхан великий! Молодые и сильные гибнут где-то под саблями, а про меня, никому не нужного, даже бог забыл… Садись, внучек… Чай тебе сварить мне уже не по силам, а табачком угощу.

— Спасибо, аава, я не курю! — поблагодарил Церен. — Мне бы узнать, куда подевался народ? На улицах ни души.

— Ни души, ни души! — повторил дед, тряся головой. — Где же им быть теперь, как не у священного дерева Хейчи? Разве ты, внучек, не знаешь нашей беды?

Церен вспомнил: к священному дереву люди ходят замаливать грехи. Но почему всем хотоном? Таких молений он раньше не знал.

— Позавчера верстах в пяти от хотона, — принялся, шамкая беззубым ртом, рассказывать Азыд, — кто-то убил двух солдат. Двух или даже трех… Говорят: убили кадетов. Кто такие те кадеты, одному богу известно. Наверное, из начальства. К вечеру понаехали на конях. Начали ловить наших, допытываться, кто убил. Никто даже не видел-то тех убитых… Клялись, молились… Солдаты не поверили, восемь наших мужчин расстреляли… О горе нам!.. Да ведь на том не кончилось. Сказали: если через пять дней хотонцы не выдадут тех, кто убил этих самых кадетов, расстреляют всех до единого. Забрали Бергяса, увезли в аймак. Бергяс хитрый, выкрутится. Глядишь, снова появится, когда беды минут, — укажет на любого, лишь бы самому уцелеть. Но сын его, Така, совсем обнаглел, держит людей в страхе хуже, чем Бергяс. Говорят, теперь он ходит в одежке казака… Винтовка и пистуль при нем. Колотит людей без разбору, скот забирает, да что там скот: любая девушка аймака — его, будто пленница… Бергяс хотел высватать ему невесту из рода Налтанхина, те отказали, потому что, говорят, просватана за Шорву. Неделю назад Така с дружками под страхом привел ту несчастную девушку из Налтанхина и держит взаперти в малой кибитке. Привязали, говорят… Ой, яха-яха! — сокрушался старик, то и дело молясь. — Может, мы с той пленницей Таки и есть-то во всем хотоне… А другие, внучек, будут сидеть у дерева Хейчи до тех пор, пока казаки не убьют их или не отпустят.

Раздумывая об услышанном, Церен между тем правил коня к подворью Бергяса. Дверь снаружи была приперта колом. Когда Церен распахнул дверь, из-за барана уставилась на него ненавидящим взглядом измученная, с синяками под глазами девушка. Одежда на ней была изорвана, руки и ноги крепко скручены волосяными веревками.

— Слушай, как тебя… Не бойся, сейчас я тебя освобожу.

Она удивленно посмотрела на незнакомого юношу, попыталась улыбнуться, но что-то тревожное, недоверчивое мелькнуло у нее в глазах.

— Да вставай ты скорее! — приказал Церен.

Девушка поднялась. Худые, острые плечи торчали из-под разорванного ситцевого платья. Несчастный вид ее растрогал Церена. «Она ведь не намного старше Нюдли», — думал он. За отодвинутым бараном были видны обгрызенные связки из сыромятины. Девушка, пытаясь освободиться, рвала ремни перегородки зубами.

— Вот за это ты молодчина! — от души похвалил Церен пленницу. — За жизнь нужно бороться!.. Как тебя зовут? — Церен притронулся к худенькому плечу.

— Кермен, — сказала она тонким, ослабшим голосом и доверчиво посмотрела на своего избавителя.

— Вот что, Кермен, рассуждать нам в чужой кибитке долго нет смысла. Верхом хорошо ездишь?

— Было бы на чем! — обретая уверенность, сказала она.

— Я видел во дворе дойную кобылу. Сейчас оседлаю ее. Ты беги, пока не поздно. Имей в виду: будут искать…

— Лишь бы добраться до тети в соседний хотон. Та меня спрячет.

— Идем же скорее!

Когда кобыла уже была под седлом, Церен не удержался от вопроса:

— Кермен, скажи: ты знаешь парня по имени Шорва?

— Какого еще Шорву? — девушка рвалась к седлу.

— А того, за которого тебя высватали.

— Мы с ним не виделись… Отец как-то говорил…

— Ну так вот помни: я — друг того парня! А Шорва служит в Красной Армии. Скоро он приедет сюда с большим войском и освободит всех вас… Запомни его имя!

Девушка не ответила, пустила лошадь наметом. Церен смотрел вслед и любовался ее посадкой. «Боевая девчонка! Зубами перегрызла путы, чтобы вырваться на свободу! Хорошая будет жена у Шорвы!»

Проводив девушку взглядом, Церен рысью направил коня к дереву Хейчи.

5

Лет шестьдесят тому назад у рода Чоносов были пастбища и сенокосы в шести местах. После отмены крепостного права крестьяне из Центральной России, из Таврии в поисках вольных земель приблизились к здешним степям. Вначале переселенцы арендовали земли у калмыцких богатеев, брали у общины куски выгонов на время. Постепенно эти земли оставались за арендаторами. Случалось, за малый выкуп или другую услугу. Скотоводы отступали все дальше в степь, в полупустынные места. Сейчас у хотона оставалось лишь два пастбища. На одном из них, в часе езды от урочища Хазлур, в низине, издали совсем незаметной, хотон Чоносов спасался от гибельного суховея-астраханца.

Случилось это много лет тому назад, иные из стариков еще помнят те годы… Отец Чотына, Хейчи — из мудрейших мужчин рода, добрый совет которого почитался в людях дороже самого ценного подарка, наблюдал в Черном Яре за посадкой деревьев. Узнал он там от людей, что куртинки заматеревших тополей и акаций останавливают летучие пески, мешают ветрам сносить