идёт к двери. Там, за дверью, места очень мало, коридор, ведущий к трапу наверх, узкий, едва два человека там смогут разойтись. Яша, придерживая дверь, делает шаг назад, прижимаясь к переборке и давая Горохову выйти из кубрика. Пистолет в его правой руке опущен вниз. Вот он – нужный уполномоченному момент. Левая рука Горохова не так хороша, как правая. Но и ею он учился работать. Тренировал её. Правда, больше на стрельбище. Но и в зале он с нею работал, отрабатывал все доступные удары. Прямо напротив стюарда у него с плеча слетает фляга и падает тому под ноги. Ну, не удержал. Горохов нагнулся за флягой, но поднимать её не стал, а, разогнувшись рядом с Яшкой, проводит тот же удар локтем, который недавно так хорошо помог ему расправиться с солдатом, приставленным к нему капитаном Сурмием. Вот только Яша был покрепче солдата, и даже получив точный и сильный удар справа в челюсть, не качнулся. Он заорал:

– Ах ты!…

Вылупил глаза и попытался поднять пистолет, Горохов едва успел своею левой рукой перехватить его руку с пистолетом. И пока тот пытался её вырвать, с размаха ударил его лбом в подборок. Этот удар уже был заметно весомее… Яшка откинул голову к стене, а его рука с пистолетом вдруг ослабла, но он смотрел на Горохова осознанно и снова попытался заорать.

– А-а!… Капитан!… Фёдор!…

Тут уже уполномоченному пришлось, что называется, вложиться. Он отвел голову назад и что было сил снова ударил лбом стюарда в подбородок. Ударил с такой силой, что у самого лоб заболел и боль отдалась даже в глазах, а от резкого движения в руке, в месте перелома, кольнула острая игла. Зато Яшка отлип от стены и кулем, медленно повалился на уполномоченного. Пистолет тихонько звякнул о палубу. Горохов дал ему потихоньку сползти на пол, а сам прислушивался: не идёт ли кто. Было тихо, только дизель ритмично и неутомимо молотил в машинном отделении. Уполномоченный присел, поднял с палубы пистолет и свою флягу. Надел ремень фляги через голову. Пистолет – обычный армейский «девять-восемь»; он надеялся увидеть свой, снаряжённый особыми патронами с зелёными головками. Не без труда при помощи сломанной руки он вытаскивает магазин – нет, пистолет не его, патроны в нём стандартные. Дурак Яшка, слишком самоуверенный. Шёл за арестованным, даже не сняв оружие с предохранителя. Наверное, потому и не смог выстрелить, когда было нужно. Даже в пол. Крики-то его в трюме, при работающем дизеле, не больно были слышны, а вот выстрел кто-то мог и услышать. Горохов стоит и прислушивается. Глядит по сторонам. Потом присаживается, обшаривает карманы стюарда. Ничего интересного, пара рублей, и всё. Что делать дальше, уполномоченный не знает. Сколько на лодке людей – тоже. А ведь это главный вопрос. Впрочем, нет, не главный. Всех убить и самому доплыть до Березников? С одним пистолетом и одним магазином? Ну, с Яшкой, – он бросает взгляд на человека, что лежит у двери кубрика, – всё понятно, но Люсичка, капитан, ещё один мужик. Это только те, кого он видел. Нет, нереально. Нужно уходить. А как? Как уйти с лодки, которая плывёт по реке? Только в воду. В воду, бурую маслянистую жидкость, насыщенную обжигающими амёбами. Да ещё со сломанной рукой… Но сидеть тут и ждать, что кто-то пойдёт искать Яшку, было ещё опаснее.

«Надо уже убираться отсюда».

Горохов с размаха ещё раз бьёт стюарда по голове сапогом, так бьёт, что пальцы на ноге заболели, и идёт к трапу, держа пистолет перед собой.

Он выглядывает на улицу – темно. Пятый час утра, до рассвета ещё есть время. И слышит, как кто-то разговаривает. Он поворачивает голову налево. Из рубки падает свет, и прямо под этим светом стоят два человека, у одного из них пулемёт-пистолет висит на плече. Ни одного из этих парней он не видел. И теперь ему уже хочется только одного – убраться с корабля. Любыми путями. И ждать больше нельзя, ни секунды. Уполномоченный вылазит по трапу на палубу, он в тени, эти двое не должны его заметить. Бочком-бочком Горохов движется к корме лодки, а людей держит на мушке пистолета.

А вот и корма, тут горит фонарь, тут задерживаться нельзя. Он засовывает пистолет в тайный карман на рукаве, сломанной рукой попробуй ещё это сделай. И, не теряя времени, перелезает через фальшборт. Он взглянул вниз: там, в метре под ним, чуть левее, бьётся бурун от винта. Андрей Николаевич на мгновение представил, как обожжёт его эта чёрная вода. Но ждать и представлять было некогда, он быстро снял и спрятал в герметичный тайник фляги респиратор – там, у берега, он должен быть сухой, – потом, придерживая рукой фуражку, а локтем флягу, отрывается от фальшборта и, старясь не произвести всплеска, падает в воду.

Пять-десять сантиметров верхнего слоя воды похожи на масло, вернее, на жидкий студень из-за огромного содержания рыжих амёб. Амёбы всегда стремятся к солнцу, поэтому собираются у поверхности. С одной стороны, они препятствуют испарению воды и хоть как-то сохраняют открытую воду на поверхности земли, но с другой стороны, они не пропускают ни света, ни кислорода вглубь воды. Поэтому вода в глубине всегда чёрная, и рыбы почти все слепые. Горохов плюхнулся в эту вязкую жидкость, которая называлась речной водой… Ну, почти бесшумно. Он постарался не погрузиться глубоко, что ему удалось благодаря его одежде и фляге.

Уполномоченный зажмурился и, когда вынырнул, сразу стёр амёбный суп с лица. Сразу осмотрелся. И ничего, кроме быстро удаляющихся огней лодки, ну и ещё звёзд, не увидел. С одной стороны, это его порадовало: никто на лодке ещё не знал, что он её покинул, а с другой стороны, правый берег был в тени обрыва, света луны не хватало, чтобы понять, насколько он далеко. Впрочем, выбирать ему не приходилось. Ему был нужен только правый, восточный берез реки. Левый, пологий, менее поросший рогозом, ему никак не подходил. Там, он знал это не понаслышке, обитали не только дарги, но и немало степных, очень опасных шершней. На правом же берегу он рассчитывал найти казачьи кочевья. В его случае, с его количеством воды и патронов, казаки были единственным способом выжить. Именно к правому берегу он и поплыл, стараясь не опускать лицо в воду.

Глава 45

Главное – дышать носом и не опускать лицо в воду. Носом, потому что над рекой, возможно, висят красные споры; хотя ветра нет, а они