* * *

Это задание оказалось гораздо трудней предыдущего, хотя, казалось бы, какая разница, на что смотреть. Скорее всего, потому, что раньше, когда реальность начинала течь, сверкать и звенеть, Эдо разглядывал не себя, а все остальное. Нельзя опереться на опыт, которого у тебя нет.

Сайрус не мог ему подсказать, как к этому подступиться. Ну или не захотел. Отмахнулся: «Ай, не придуривайся, все ты сможешь, просто сиди и смотри», – и смылся, подмигнув напоследок: «Все честно, сам знаешь, как жизнь устроена: пока студент истязает себя работой, профессор с друзьями горькую пьет».

Сидел, как дурак, до самого вечера, разглядывая не столько привычно – матерь божья, это уже у меня «привычно»! – текущий сияющий мир, а свои скучные руки и ноги. Удивлялся: почему во мне нет движения светящихся линий, соединяющих все со всем? Не настолько же я отдельный от мира. И пока не мертвец. Воображаемый Стефан взирал на него с сочувственным интересом, но так и не материализовался в углу веранды, чтобы дать полезный совет.

Впрочем, именно Стефан, в итоге, ему и помог – не воображаемый, а настоящий. И не сейчас, а в тот день, когда остановил на улице и спросил: «Ты что творишь?» – имея в виду происшествие с художником Зораном. Вспомнив, с чего начался их со Стефаном разговор, Эдо ухватился за Зорана, как утопающий за соломинку. Подумал: для начала можно представить, каким бы меня нарисовал Зоран, если бы я заказал ему свой портрет. Он же видит линии мира, он их рисует. По большому счету, ничего, кроме линий мира, на его картинах толком и нет. Поэтому они так завораживают – всех подряд, даже тех, кто не любит современную живопись, достаточно молча пару минут посмотреть.

Зоран крутой дух-помощник, – думал Эдо, – надо его призвать. А что на самом деле не дух, не беда, все равно я духов заклинать не умею. А Зорана можно по-человечески попросить.

Вытянул перед собой руки, представил рядом Зорана с кистью, сказал ему вслух: «Давай меня крась». Какое-то время ничего не происходило, только Зоран то появлялся перед внутренним взором, то исчезал. И вдруг внезапно, без перехода, Эдо увидел на месте своей левой руки типичную Зоранову картину: не то абстрактные полосы с искрами, не то золотая с прозеленью река. Какое-то время это казалось настоящим рисунком, законченным, неподвижным, а потом река-рука вздрогнула, вспыхнула и потекла. Правда, почти сразу, остановилась, погасла, и на месте реки оказался обычный серый рукав. Но начало было положено, и дело пошло.

Наотрез отказался от ужина – когда в первый раз получилось, он как раз был голодный, и теперь опасался сбить настроение, изменить состояние, испортить дело едой. Сидел на полу веранды, счастливый – у меня получается! – звенящий от голода и напряжения, просил воображаемого Зорана: «Крась меня, пожалуйста, ты только крась»

Правая рука оказалась не похожей на левую, вперемешку золотой и зеленой. Ноги – две почти зеленых реки. Грудь и живот клубились водоворотами, в глубине которых вспыхивали и гасли золотые огни.

На рассвете отправился в спальню, встал перед зеркалом и долго-долго разглядывал в бледном утреннем свете золотые и зеленые вихри, из которых состояло его лицо. Это было так завораживающе красиво, что он заново себя полюбил – не как порой удавалось любить себя-человека, беспристрастно, как на чужого глядя со стороны, а как произведение искусства, новую Зоранову картину, выдающийся арт-объект.

* * *

– Представляешь, – сказал Эдо Сайрусу, – я оказался золотым и зеленым. И это так странно! Вроде знал, что превратился в человека Другой Стороны, горевал, бесился по этому поводу, боялся растаять; задержавшись дома, разглядывал прозрачные руки на свет, а потом на Другой Стороне выдыхал с облегчением: «Целый!» И все равно охренел, увидев своими глазами, что состою из совсем иной материи, не как все остальное вокруг. Но самое удивительное, что я, поглядев на такого себя, не ужаснулся заново, а наоборот, окончательно примирился со своей новой природой. Потому что это оказалось красиво. Посреди всего этого нежного и прозрачного, голубого и перламутрово-белого, я такой наглый гопник, вызывающе зеленый и золотой.

– Что, понравилось быть красавчиком? – рассмеялся Сайрус. – Понимаю, сочувствую.

– Чему ты сочувствуешь?

– Тому, что теперь придется испортить твою красоту.

– Как – «испортить»? – удивился Эдо.

– А может, и не особо испортить, – задумчиво протянул Сайрус. – Может, тоже красиво получится. Поглядим.

– На что поглядим? Что красиво получится?

– А может, и некрасиво. Даже скорее всего, – ухмыльнулся Сайрус. И замолчал, конечно. Надолго. Наконец спросил обиженным голосом: – А ты почему не злишься? Не беспокоишься? Где буря эмоций? Кто из нас тут мертвый вообще?

– Сам удивляюсь: и где моя буря эмоций? – подхватил Эдо. – Совершенно на меня не похоже. Мертвый, не мертвый, но что-то я от такого образа жизни вконец охренел.

– Это еще цветочки, – пообещал ему Сайрус. – Настоящее «охренел» у тебя впереди.

– На этом месте могла бы быть моя буря эмоций. Но ее снова нет.

– Нет, и не надо. Свет клином на тебе не сошелся, в другом месте себе бурю эмоций найду, – рассмеялся Сайрус. И тут же сам от себя отмахнулся: – Да вру, конечно. Откуда вдруг буря возьмется? И черт с ней, займемся делом. Будем портить твою красоту.

Эдо до последнего думал, это просто такая специфическая местная шутка, возможно, даже смешная – для тех, кто знает контекст. Но Сайрус сказал:

– Теперь в это твое золотое-зеленое надо вплести наши линии мира. По цвету там белый, конечно, лишний. Голубой – тем более. Довольно безвкусно получится. Но у тебя, любовь моей жизни, выбора нет.

– Как – «вплести»? – Эдо ушам своим не поверил. – Это же… ну, не нитки какие-то. Не веревки, не проволока. Неосязаемое не-волокно.

– Спасибо за экспертное мнение, – ухмыльнулся Сайрус. – Я-то, наивный, думал, что нитки-веревки. А оно вон как непросто. Ну, буду знать… Ух, а вот это сейчас отлично! Спасибо. Уникальная буря эмоций. Эксклюзивная. Уже несколько тысячелетий никто не хотел заехать мне в глаз.

– Да ладно, – удивился Эдо. – Быть такого не может. По-моему, ты кого угодно до цугундера доведешь.

– Тоже так думал. Но оказалось, нет. Мертвые в принципе не дерутся, только орут иногда друг на друга развлечения ради, а для живых я – слишком выдающийся древний авторитет. Ты в этом смысле – сокровище. Очень меня порадовал. А я-то, дурак, сам, добровольно учу тебя, как отсюда сбежать.

– А насчет линий мира – ты серьезно? – спросил Эдо. – Или просто смеешься?

– Странное у тебя чувство юмора. Что смешного в том, чтобы линии мира в себя вплетать?

– Я думал, это у тебя оно странное. Вернее, надеялся. Потому что не представляю, как такое можно проделать. Нет, правда, как?

– Ну так на то и магия, чтобы не представлять, но делать, – серьезно ответил Сайрус. – А я, если ты до сих пор не заметил, учу тебя именно магии. И ты справляешься с такой подозрительной легкостью, что впору заподозрить тебя в шпионаже…