– Очень мило с твоей стороны, – говорит Сайрус, – так сильно на меня рассердиться, что я от этого чувствую приятную теплую щекотку вдоль позвоночника, которого у меня давным-давно нет. Но это, будем честны, нелогично. Во-первых, я тебя спас; извини, что напоминаю о неприятном, но твои шансы живым уехать из Элливаля стремились к нулю. А во-вторых, помог превратиться из обычного человека в какую-то неизвестную даже нашей древней науке волшебную хрень. Понятия не имею, к чему ты придешь в итоге, но не рыдаю от зависти только потому, что у мертвых нет слез. Так что покури для меня, любовь моей жизни. По-моему, я заслужил.

* * *

– Выпей, – говорит Сайрус, – не помешает. Мы тут вообще празднуем, или так, от скуки сидим? Зря я, что ли, вытряс из Марины бутылку «Белого дня» позапрошлогоднего урожая? Она им ни с кем не делится, а для тебя, сам видишь, дала. Говорят, позапрошлый год был примерно такой же удачный для обычных вин, как девятый для наших, мертвецких. Я-то не пробовал, сам понимаешь, но зачем бы вдруг люди стали мне врать про вино? Так что выпей, не пожалеешь. Может, расслабишься наконец и перестанешь каждые две секунды смотреть на свои дурацкие руки. Ничего нового там все равно не увидишь. Не растают они. Мало ли, что невозможно, ты все равно уже это сделал, обратного хода нет. В тебе достаточно здешней материи, чтобы сидеть тут со мной без риска превратиться в незваную тень. Примерно шестая часть. И хватит, больше не надо, а то не сможешь по Другой Стороне привольно скакать. Сам же взвоешь, тебе одной реальности мало, я тебя насквозь вижу, ты жадный до жизни, хуже меня.

– Ляг на спину, – говорит Сайрус. – Забей, что мокро, дома обсохнешь, ложись. Покажу кое-что интересное. Не для дела, а просто для радости. Я радость познания имею в виду. Настройся на линии мира и смотри внимательно в небо. Видишь, как линии мира исчезают, словно бы гаснут, увязают во тьме? На самом деле ничего, конечно, не гаснет, их просто не видно. Обзор закрывает наш якобы спасительный щит. Из-за него даже не все звезды над Элливалем сияют. Примерно треть. Поэтому считается, будто над Элливалем совсем другие созвездия, не как везде. А они те же самые, просто не все звезды можно у нас разглядеть.

* * *

– Этот щит, – говорит Сайрус, – создали великие жрецы. Так уж удачно тогда совпало, что в Элливале одновременно жило много блестящих умов, и при этом они не собачились целыми днями, как у гениев обычно бывает, а работали рука об руку, были во всем заодно. До сих пор жалею, что поздно родился и живыми их не застал. Но кстати, они вовсе не планировали заселить Элливаль мертвецами, как теперь многие говорят. Создатели магического щита рассчитывали, что люди больше не смогут здесь умирать и Элливаль станет городом бессмертных. А к тому времени, как сделается слишком тесно, мы построим новый город в Лиловой пустыне и над ним тоже установим спасительный щит. Хороший был замысел – и правда, зачем умирать, когда так отлично живется? Но получилось, что получилось: мы все равно умираем, но больше не уходим в неведомое, а навсегда остаемся здесь. Кстати, восемь из двенадцати создателей щита в старости покинули Элливаль, чтобы умереть обычной человеческой смертью. Не захотели наслаждаться плодами своих трудов. С нами остались четверо. Я еще успел застать времена, когда им нравилось гулять в красивых телах, принимать полагающиеся почести и беседовать с другими жрецами, но теперь надоело, не показываются, молчат. Ну, это нормально, многим со временем надоедает как-то себя проявлять. Даже из моего поколения уже почти никого не доищешься; может раз в десять лет объявятся в «Позапрошлом июне», чтобы выпить вина.

– Мне самому такое загробное существование давным-давно осточертело, – говорит Сайрус. – Но многим нравится, во всяком случае, так они говорят. Да и я сперва был в восторге, чего уж. Но потом началась маета. Я при жизни был человеком великих страстей, и мне их теперь не хватает. И, будешь смеяться, грубых чувственных наслаждений, по сравнению с которыми нынешнее так называемое блаженство – полная ерунда. Но, справедливости ради, сколько же интересного я после смерти успел придумать, понять, узнать и увидеть! А сколько еще впереди! Когда мне становится по-настоящему интересно – например, вот прямо сейчас – я вполне готов перебиться без страстей и наслаждений, нормальная цена. Для человека с ненасытным умом умереть в Элливале – большая удача. Я бы всем настоящим ученым советовал приезжать сюда умирать. Да я, собственно, и советовал – тем немногим, кого встречал. Трое из них так и сделали; вроде остались довольны. До сих пор меня благодарят.

– Но тебе, – говорит Сайрус, – не стоит так поступать. То есть я-то как раз буду рад, если ты однажды вернешься, чтобы умереть в Элливале. Вечной дружбы не обещаю, скорее очень много не-вечных. Люди быстро друг другу надоедают, особенно мертвецы. Но за пару столетий обычно успеваешь соскучиться и вернуться. А потом опять разбежаться. И так много раз. Но тебе самому не понравится быть мертвецом Элливаля. Ты же по сути бродяга, жадный до впечатлений, тошно будет на месте сидеть. А нам отсюда только на Другую Сторону, в Барселону, удается выходить. Гулять там, смотреть и слушать, больше никаких развлечений. Даже вина не выпить, в море не искупаться, не перекинуться словом с местными. И романа не закрутить.

– Не представляешь, – говорит Сайрус, – сколько раз я пытался отсюда удрать. В смысле, уехать из Элливаля. Даже не потому, что все надоело, просто очень хочу знать, что будет, если мертвецу удастся выйти из-под накрывающего город щита. В мое время на этот счет были разные версии в диапазоне от обычных страшилок – будто вне Элливаля мертвый бесследно растает, как незваная тень – до более-менее оптимистических – типа обычным призраком станет и будет в первом попавшемся замке всю жизнь по подвалам цепями греметь. Я-то предполагаю – ну, это просто логично – что выбравшись из Элливаля, мы умрем до конца, как нормальные люди. И попадем туда, куда положено попадать мертвецам. А потом однажды снова родимся, где и кем пожелаем, ну или как получится. Но считается, что жрецы обычно выбирают новое рождение сами; ух, я бы тогда развернулся! Заранее глаза разбегаются, хотя мне никто ничего пока не предлагал. Непременно родился бы кем-то вроде тебя, чтобы с собой никогда не соскучиться. И можно даже на Другой Стороне, чтобы жизнь сахаром не казалась – мне самому и всем остальным.

– Все-таки очень забавно, – говорит Сайрус, – быть мертвецом, мечтающим умереть. Но вряд ли мне светит. До сих пор ни у кого из мертвых не получилось выйти из Элливаля, даже у создателей щита. И у меня не вышло, хотя нельзя сказать, что я плохо старался – и пешком, и верхом, и в поездах прятался, и в автомобили залезал. А сколько за это время изобрел ритуалов и заклинаний, которые должны были мне помочь отсюда выбраться, ты бы знал! И на Другой Стороне тоже пробовал, было бы странно, если бы нет. Но, как видишь, ничего не сработало. Удивительная все-таки штука эта граница, существующая только для нас. Пересекая ее, не ощущаешь сопротивления, кажется, все получилось, и так легко! Но оглядевшись, обнаруживаешь себя на одной из площадей Элливаля, или на пляже, или у стойки бара. И бармен подливает тебе еще.

– Ты учти, – говорит Сайрус, – я с тобой тоже попробую выбраться. Чем черт не шутит, а вдруг поможет твой утверждающий взгляд? Вместе отсюда уедем; это не обсуждается, все равно навяжусь в попутчики, хоть тысячу раз наотрез откажись. Нет, ты можешь, конечно, сидеть в Элливале до скончания века, лишь бы я с тобой не поехал, или просто тайком от меня удрать. У тебя, скорее всего, получится: сторож из меня так себе, вечно на что-нибудь отвлекаюсь, а Марину и прочих живых обвести вокруг пальца легко. Но знаешь, по-моему, было бы очень странно, если бы после того, как мы с тобой так отлично выпивали у моря, ты вдруг отказался сделать для меня такой пустяк.