Из всех же предрешивших самоубийством свой арест чекистов тех лет выделяется начальник Харьковского управления НКВД Соломон Мазо, который застрелился в июле 1937 года в разгар арестов в своем рабочем кабинете, оставив пронзительную записку-крик: «Товарищи, опомнитесь, куда ведет такая линия арестов и выбивания из обвиняемых показаний?!» Его крик не был услышан, товарищи не опомнились, и вал репрессий только набирал ход.

Николай Иванович Ежов возглавлял НКВД всего несколько лет, но остался очень заметной фигурой в галерее руководителей советских спецслужб. Именно на годы его правления пришлась самая кровавая кампания чисток в СССР, с его именем связана ежовщина – синоним этих беспощадных и бесконечных репрессий 1937–1938 годов. В отличие от Менжинского или Ягоды у Ежова не было ни опыта чекистской работы в годы дзержинского призыва в ВЧК, ни даже опыта дореволюционной партийной работы. Родившийся в семье петербургского дворника, рабочий парень Николай Ежов революцию встретил совсем молодым, мобилизованным на Первую мировую солдатом царской армии. Он был из тех сотен тысяч рядовых царской армии, которые пошли за большевиками в Красную армию, хотя на пике своей славы в 30-х годах сам Ежов рассказывал небылицы о создании им еще в царской армии до 1917 года каких-то большевистских комитетов и своем участии в забастовках рабочих в Петрограде. Он же в это время, как и славящие его советские писатели-поэты, выдавал версию о своем геройстве на фронтах Гражданской войны в роли комиссара Красной армии. О будто бы полученном в бою ранении в шею, о вроде бы награждении его за это орденом, который сам Ежов тогда принять отказался, узнав о подписи Троцкого под приказом о награждении (нутром почуял в 1919 году врага партии?), и орден в лазарете бросил на пол. А также о том, как бойцы Красной армии на фронте любили своего бравого и неустрашимого комиссара по прозвищу Колька-книжник. Всей этой героической балладе историки в большинстве своем не верят. Хотя в 1938 году все это главный тогда советский писатель Александр Фадеев всерьез описал в своей заказной книге «Николай Ежов (Сын нужды и борьбы)», которая в связи с внезапной опалой и арестом героя повествования в печать так никогда и не пошла.

И другие писатели тогда в угаре лести «железному наркому Ежову» описывали его героические походы в дни Гражданской войны, как прославившийся тогда этими виршами казахский поэт-акын Джамбул, написавший в своей пафосной поэме «Нарком Ежов», что «приехал Ежов и развеял туман, на битву за счастье поднял Казахстан». Из этого можно было бы предположить, что Ежов бился здесь с врагами в буквальном смысле, но на самом деле молодой партийный деятель Ежов работал в Казахской ССР уже после Гражданской войны в середине 20-х годов, да и то всего лишь был руководителем Семипалатинского обкома партии.

Никто из серьезных историков не нашел ни одного подтверждения вообще участия Ежова в боевых действиях на фронте в Гражданскую, похоже, он в действительности ее провел комиссаром тыловых частей РККА в Саратове, Казани и Арзамасе, куда ни разу белые в ту войну не доходили. Зато точно известно, что, будучи комиссаром радиобазы Красной армии в Казанской губернии, Николай Ежов получил свой первый в РКП(б) партийный выговор за то, что проглядел изменническую деятельность командира радиобазы Магнушевского – военспеца из царских поручиков. Знал бы Николай Иванович, как партия через двадцать лет «покритикует» его за ошибки во главе НКВД, возможно, предпочел бы затеряться тихо в массе рядовых партийцев.

Таким образом, с приходом Ежова в 1936 году в НКВД на пост главы советской госбезопасности в его лице впервые пришел не наследственный дзержинец, а выдвиженец партийного аппарата. Примкнув к большевикам только в 1917 году и будучи обычным рядовым комиссаром Гражданской войны, Николай Ежов сделал всю свою карьеру по партийной линии в качестве обычного, но очень деловитого и удачливого функционера. Из губернских обкомов он пробился в Москву и быстро достиг больших высот в партийном руководстве. На пост наркома внутренних дел в 1936 году он назначен с должности председателя комиссии партийного контроля и секретаря ЦК партии, пользуясь к тому времени большим доверием Сталина.

Как видно из воспоминаний знавших Ежова еще до назначения в НКВД людей, его выделяла большая работоспособность и яростная преданность Сталину во всем. Плюсом ему было и то, что, как глава партийного контроля, он с 1934 года (после участия от ЦК ВКП(б) в расследовании убийства Кирова) получил в ЦК поручение курировать НКВД и два года плотно надзирал за этой спецслужбой, проникаясь чекистским опытом.

Такой человек шел в 1936 году на смену кадровым дзержинцам во главе НКВД, и неудивительно, что именно его Сталин назначил командующим главным ударом своих репрессий по стране. Что именно этому рабски преданному и внешне серому партийному чиновнику, именуемому позднее «кровавым карликом», Сталин поручил отстрелять первое поколение советских чекистов.

Зачистка в самой спецслужбе, как и массовые репрессии по стране вообще, явно были поставлены Сталиным в качестве задачи Ежову сразу при назначении его наркомом в НКВД осенью 1936 года, при этом за Ежовым Сталин оставил и очень важную должность главы партийного контроля в ЦК. Поскольку, по свидетельству чекиста Шрейдера, одну из первых встреч с руководящими кадрами НКВД Ежов начал с пугающей речи о том, что в первую очередь нужно очистить сами органы госбезопасности от окопавшихся там врагов и что Ежов будет расстреливать чекистов любого ранга по подозрению в покрывательстве врагов советской власти. Практически никто из историков не сомневается, что в НКВД Ежов осенью 1936 года пришел уже с готовой программой начала и террора, и зачистки собственно чекистских рядов, поскольку этой программы он с первого дня на Лубянке не скрывал.

«Придя в НКВД, Ежов сразу же объявил своим новым подчиненным о намерении покончить со сложившимися при Ягоде традициями замкнутости и клановости. Выступая на одном из первых заседаний руководящего состава наркомата, он обратился к присутствующим с таким примерно заявлением: «Если я в своей работе допущу что-нибудь неправильное, то вы, чекисты, вы, члены партии, можете пойти в ЦК, можете пойти в Политбюро. Нет у нас ничего другого, кроме нашей партии, и кто пойдет к нашей партии, тому честь и хвала». Проверять искренность этих слов никто, естественно, не стал, да и смысла в этом не было, поскольку Ежов постоянно утверждал, что именно волю ЦК, а точнее – Сталина, он как раз и выражает, что, кстати, полностью соответствовало действительности».[12]

Похоже, этот человек со временем окончательно уверил сам себя в необходимости своей высшей миссии от имени партии искоренять повсеместно врагов, что слепая преданность Сталину его защитит и двинет дальше по государственной лестнице вверх. Иначе нечем объяснить его почти фанатичный энтузиазм в страшную кампанию ежовских расстрелов, когда он лично набивался вести допросы и бить арестованных, хотя вполне мог бы такой грязной работы избежать. Нет сомнений, что личная жестокость и какие-то мрачные комплексы и раньше дремали в этом невзрачном партийном чиновнике. Ведь он даже лично вызывался несколько раз исполнять смертные приговоры особо высокопоставленным осужденным, в чем когда-то белоэмигранты обвиняли еще родоначальника ВЧК Дзержинского, но не могли привести доказательств. Ежов же не скрывал ни от кого, что несколько человек расстрелял собственноручно, хотя и признавался позднее, что после этого много ночей плохо спал, мучимый кошмарами, и что его долго преследовал образ расстрелянной им в подвале видной большевички из ЦК партии Калныгиной.