оно изношенным, истрепанным, одряхлевшим…, — указывалось в ведомственных инструкциях начала 1920-х гг., — Надо отказаться от требования капитальных затрат на переоборудование, ибо в обстановке нашей бедности эти требования являются пустыми разговорами, фантазиями, химерами. Надо пойти по пути, по пути единственно реальному для нашей обстановки — именно, используя наиболее рациональным образом наличное оборудование наших заводов»[1508].

Достижениям Восстановительного периода способствовала, добавлял Троцкий, национализация промышленности, которая позволила, «несмотря на все ошибки и просчеты», осуществить более рациональное распределение имеющихся ограниченных средств, «чем это происходило бы при стихийно-капиталистическом процессе восстановления. Только благодаря этому мы могли в такой короткий срок подняться до нынешнего уровня без иностранных займов». Кроме этого социализация народного хозяйства обеспечила дополнительную экономию средств, за счет освобождения процесса «восстановления хозяйства от накладных расходов на паразитические классы»[1509].

В подтверждение своих выводов Троцкий приводил тот факт, что «вклады и текущие счета составляли в 1924–25 году в среднем не более 11 % от вкладов 1913 г… Это один из ярких признаков скудости наших накоплений. Но именно тот факт, что мы, при уровне вкладов и текущих счетов всего около 11 % от довоенного, доводим нашу промышленность почти до 3⁄4 довоенной, является лучшим свидетелем того, что рабоче-крестьянское государство несравненно экономнее, планомернее и целесообразнее применяет общественные ресурсы, чем буржуазный режим»[1510].

Мобилизация капитала на этапе Восстановления была достигнута за счет резкого сжатия потребления, причем это сжатие, в условиях плановой экономики, осуществлялось совершенно другими методами, чем в рыночной: если в рыночной экономике сжатие потребления осуществляется, прежде всего, со стороны спроса, то в плановой — предложения.

Именно эта особенность привела к тому, что «угрозы перепроизводства в нашей стране, — как восклицал Струмилин, — оказались совершенно эфемерными. Несмотря на бурные темпы восстановительного процесса, рост покупательной способности в стране обгонял даже эти темпы возрастания продукции, и страна все время испытывала высокую конъюнктуру, которую в терминах капиталистического рынка можно бы назвать «товарным голодом»»[1511].

Потребительский кризис в рыночных условиях создается со стороны спроса и выражается в «перепроизводстве», а в плановых — предложения, что выражается в «товарном голоде» — «недопотреблении» (т. е. в недопроизводстве потребительских товаров, в том числе и по доступным ценам).

Советская модель «это не рыночная экономика, а экономика потребления, — пояснял видный немецкий политэкономист Р. Гильфердинг, — То, что произведено и как произведено, определяется теперь не ценой, но государственной плановой комиссией, которая устанавливает характер и размеры производства. На взгляд извне цены и заработная плата все еще существуют, но их функция полностью изменилась. Они больше не определяют ход производства… Цены и заработная плата теперь только инструменты распределения, определяющего ту долю, которую каждый человек должен получить из общей суммы, которую центральное правительство выделяет всему населению… Цены стали символами распределения, но они больше не являются регуляторами национальной экономики»[1512].

В Учебном пособии для вузов по экономике советской торговли (1934 г.) специально пояснялось, что «категория стоимости совершенно неприменима к экономике СССР»[1513]. «Наши цены являются не выражением закона стоимости…, — подчеркивалось в известном учебники политэкономии Лапидуса и Островитянова, — а орудием планового сознательного руководства»[1514]. «Денежная форма советского товара, — подтверждал Институт экономики АН СССР (1940 г.), — не выражает стоимости»[1515].

«Товарный голод» был признаком не здоровья плановой экономики, как полагал Струмилин, — а следствием целевого сжатия потребления, для извлечения средств на восстановление промышленности. Механизм этого сжатия основывался на оптовых ценах, которые в этот период, как отмечал Вайнштейн, «в сильнейшей степени подвергались мощному регулирующему воздействию государства»[1516].

Механизм действия цен заключается в том, что «крестьянство платит государству не только обычные налоги, прямые и косвенные, — пояснял Сталин, — но оно еще переплачивает на сравнительно высоких ценах на товары от промышленности… и недополучает на ценах на сельскохозяйственные продукты… Это есть добавочный налог на крестьянство… Это есть нечто вроде «дани», нечто вроде сверх налога, который мы вынуждены брать временно для того, чтобы сохранить и развить дальше нынешний темп развития индустрии»[1517].

Завершение «восстановительного» этапа было связано с тем, что возможности взимания этой «дани», выражавшейся в «ножницах цен» между промышленными и сельскохозяйственными товарами, оказались к 1928 г., по словам Вайнштейна, «блестяще» ликвидированы (Таб. 11)[1518]. Таким образом, уже в 1928 г. страна возвращалась к ситуации 1921–1922 г., когда деревня фактически финансировалась за счет перекачки средств из города. «Сжатие «ножниц» (в 1928 г.), — фиксировал этот факт А. Малафеев, — привело к переливу средств из города в деревню»[1519]. В результате, отмечал Кржижановский, в 1928 г. «средний душевой доход крестьянина превысил средний доход пролетариата»[1520].

Таб. 11. «Ножницы цен» между промышленнымии сельскохозяйственными товарами, %[1521]

Возможности дальнейшего сжатия потребления деревни, при существующей хозяйственной модели, оказались практически исчерпаны. Свидетельством тому являлся тот факт, что «повышение плановых цен в 1928 г. оказалось недостаточным для сближения цен разных секторов — базарные цены увеличивались в гораздо большей степени, в результате чего к началу 1929 г…, — отмечал Вайнштейн, — Синтез двух основных начал ценообразования… на сельскохозяйственные продукты сменился наличием двух резко различающихся между собой уровней цен, в дальнейшем более обособляющихся и независимых друг от друга»[1522].

Действительно на 1.01.1929 индекс цен сельскохозяйственных товаров в частной торговле превысил аналогичный индекс обобществленной торговли на 62,5 %, в то время как на начальную дату — 1.10.1924 это превышение составляло только 11 %[1523]. Уже в 1928 г. в отдельных городах стали вводиться карточки, в 1929 г. они были введены повсеместно. Дальнейшее развитие народного хозяйства, приходил к выводу Вайнштейн, уперлось с одной стороны «в необходимость внутрипромышленного накопления…, а с другой, было бесцельно, ибо…(из-за низкой покупательной способности деревни) не дошло бы до потребителя, а осталось в товаропроводящей сети»[1524].

К 1928 году ресурсы бюджета были использованы практически полностью: «государственный кредит в истекшем (1926/27) году покрывал лишь 57,8 % сальдо расходов по финансированию народного хозяйства. В предстоящем (1927/28) году этот процент должен повыситься до 93,7 %. Таким образом, мы, — констатировали спецы, — подходим к такому положению вещей, когда затраты на финансирование народного хозяйства будут покрываться не за счет налоговых поступлений, а за счет неналоговых доходов»[1525]. Эти случаи имели место уже 1928/29 году, когда покрытие бюджетных расходов осуществлялось за «счет Госбанка»[1526].

Этот результат был спрогнозирован С. Прокоповичем, еще в декабре 1916 г.: после краткого оживления экономики после войны (этапа Восстановления), писал он, «затем неизбежно должен последовать промышленный застой, который будет тянуться много лет. Война истребила