Америке в 3–4 раза превосходила данный показатель для большинства ведущих европейских стран.

В Германии «демографический переход» начался почти одновременно с Англией во время Тридцатилетней войны, первой половины XVII в., тогда было выбито до 80 % немецких мужчин. Однако у Германии этот переход, в отличие от Франции и Англии оказался незавершенным и к началу ХХ века.

На путь «демографического перехода» с отменой крепостного права вступила и Россия, однако к началу ХХ в., относительно промышленных европейских стран, она еще оставалась аграрной страной, Германия занимала промежуточное положение (Гр. 12),

Гр. 12. Коэффициент рождаемости по 50 губерниям Евр. России (в среднем по 4-х летним периодам) и ведущим европейским странам, в ‰[1544]

Второй этап, демографического закона определяла промышленная революция, которая привела к стремительному росту городов, жадно поглощавших избыточное население деревни.

Гр. 13. Доля городского населения в общей численности населения, в начале ХХ века, в %[1545]

В России высокий уровень рождаемости, при низком уровне оттока населения в города, привел к перенаселению деревни. «Резервуар избыточного населения помещается, прежде всего, в деревне…, и является по своему непосредственному выражению, — отмечал этот факт в 1900 г. С. Булгаков, — аграрным перенаселением»[1546]. Согласно данным высочайше утвержденной правительственной «Комиссии о движении населения…» (1903 г.), по 50 губерниям Европейской России количество незанятых работников в деревне составило 23 млн. человек или 52 % трудоспособного населения. А в Малороссии избыток населения поднимается до 67 %[1547].

По подсчетам ректора Московского университета, члена ЦК партии кадетов, видного экономиста А. Мануйлова, из 44,7 млн. крестьян обоего пола рабочего возраста, лишними были 33,4 млн. крестьян[1548]. Как бы ни была приблизительна эта цифра, — отмечал в 1905 г. видный немецкий политэкономист М. Вебер, — вполне очевидно, чем грозит деревне последовательное внедрение капитализма в сельское хозяйство»[1549]. «Центральное население России начинает страдать от малоземелья, а исправить его интенсивностью культуры нельзя, — предупреждал в 1913 г. ген. Н. Михневич, — так как городская жизнь у нас недостаточно еще развита»[1550]. «Развитие нашей обрабатывающей промышленности, — подтверждал в 1913 г. I Всероссийский сельскохозяйственный съезд, — не дает надежды на безболезненное поглощение обезземеливающегося населения»[1551].

Третий этап демографического закона прошел под знаком аграрной революции. Суть этой революции передавал Г. Форд, который, рекламируя свою продукцию, указывал, что «один трактор с трактористом заменяет 32 лошади и 16 человек, при этом себестоимость обработки поля трактором в 3–4 раза ниже, чем лошадьми»[1552]. Темпы аграрной революции в США передавал рост энерговооружённости ферм: с 1880 по 1920 гг. она возросла в 30 раз, с 0,67 млн. до 21,4 млн. л.с.[1553] Катализатором послужила Первая мировая война, к концу которой производство тракторов в США выросло почти в 20 раз.

Проблема России заключается в том, предупреждал в 1905 г. М. Вебер, что «технически оптимальные размеры хозяйства намного превышают среднюю площадь крестьянского надела; на обширных пространствах с производственно-технической точки зрения значительный избыток рабочей силы обнаружится именно тогда, когда произойдет переход к «капиталоемкому» ведению хозяйства»[1554].

Вебер считал, что «на обширных пространствах России в деревне лишь одна пятая рабочей силы может себе найти применение, даже для нормативного обеспечения продовольствием собственных нужд»[1555]. «При данном уровне техники экономически целесообразно использовать 21–23 % наличной рабочей силы, — конкретизировал немецкий экономист, — остальные 4/5, кое-где и больше, остаются невостребованными»[1556]!

* * * * *

К началу ХХ века Россия попала в мальтузианскую ловушку аграрного перенаселения, которую можно наглядно отобразить на модели простейшей производственной функции. В ней выпуск (объем производства) определяется сочетанием трех факторов: труда, капитала и природных ресурсов. При этом общий выпуск определяется объемом лимитирующего фактора.

Для вступавшей в капитализм российской промышленности лимитирующим фактором являлся недостаток Капитала, который предопределял возможные объемы производства, свыше которого все остальные факторы — в том числе и Труд являлись просто «излишними». Эти «лишние руки» концентрировались в деревне, борясь за выживание в рамках своего полунатурального аграрного хозяйства. Лимитирующим фактором в полуфеодальной деревне являлся прежде всего природный ресурс — Земля.

И в деревне мальтузианский закон действовал со своей брутальной непреклонностью и неотвратимостью: «В наших аграрных перенаселенных районах мы имели…, — отмечал директор НИИ сельскохозяйственной экономики и политики А. Чаянов, — дешевый труд, взвинченные цены на землю и пышный расцвет кабальных отношений и докапиталистических форм дифференциации крестьянских хозяйств….»[1557].

Схематично, существовавшую зависимость отражает график (Гр. 14), пропорции графика примерно соответствуют распределению факторов производства в России начала ХХ века.

Гр. 14. Производственная функцияРоссийской империи начала ХХ в.

Q — максимальный объем производства, при доступном объеме лимитирующего фактора: для города — Капитала, для деревни — ресурсов (Земли).

К началу ХХ века накопившийся демографический (крестьянский) навес в России достиг такого размера, что разрешить его безболезненным путем, приходил к выводу в 1905 г. М. Вебер, было уже невозможно: «Из исторического опыта следует, что проведение самой (аграрной) реформы и затем установление новых арендных отношений на такой территории и при таком количестве заинтересованных участников возможно только при условии деспотического правительства и стабильной экономики. Миллионы крестьян, арендующих землю у государства, образуют класс колонов таких масштабов, которые знали разве что Древний Египет и Римская империя. Бюрократическое правительство не может решить эту проблему, потому что неспособно выступать против аристократии и класса земельных собственников. А демократическому правительству будет не хватать «железной» авторитарности и беспощадности в отношении крестьянства»[1558]…

Но даже деспотическое установление новых арендных отношений, неспособно разрешить проблему огромного аграрного перенаселения России, указывал Вебер: сразу после реформы «неизбежен глубокий экономический упадок на 10–20 лет, пока «новая» мелкобуржуазная Россия проникнется духом капитализма, и тут придется выбирать между «материальными» и «этическими» целями»[1559]. «До сих пор сущность и действие закона народонаселения не были поняты, — пояснял сущность этого выбора еще Т. Мальтус, — Когда политическое неудовольствие присоединяется к воплям, вызванным голодом, когда революция производится народом из-за нужды и недостатка пропитания, то следует ожидать постоянных кровопролитий и насилий, которые могут быть остановлены лишь безусловным деспотизмом»[1560].

Остроту этой проблемы наглядно демонстрировал тот факт, что именно требование растущим избыточным крестьянским населением «Земли», привело к революциям 1905 и 1917 гг., и предопределило падение, как царского, так и Временного, и всех последующих «белых» правительств[1561]. «Земельный вопрос, — отмечал этот факт ближайший сподвижник Колчака Г. Гинс, — есть основной вопрос всей русской революции»[1562]. «Необычайные происшествия последних двух лет в России,