Он взял из ящика лист писчей бумаги, написал печатными буквами несколько слов, запечатал лист в конверт и вызвал другого клерка.

– Позаботьтесь об этом, – казал он, когда пришедший уставился на своих павших коллег, – а потом отнесите это де Словье.

– Которому, сэр?

На секунду мистер Косой забыл об этой важной детали.

– Лорду де Словье, – уточнил он, – ни в коем случае не другому.

Вильям де Словье перевернул страничку блокнота и продолжил лихорадочно записывать. Команда пялилась на него, как на бесплатное развлечение.

– Великий дар у вас, сэр, – сказал Арнольд Бочком. – Просто сердце радуется, глядя, как скачет ваш карандаш. Хотел бы и я так уметь, но я никогда не был силен в механике.

– Не желаете ли чашечку чаю? – осведомился Человек-Утка.

– Вы и чай здесь пьете?

– Конечно. Почему нет? За кого вы нас принимаете?

Человек-Утка с приветливой улыбкой протянул ему почерневший чайник и ржавую кружку.

«Подходящий момент проявить вежливость», – подумал Вильям. Да и вода была кипяченая, правда ведь?

– …без молока, пожалуйста, – быстро сказал он.

Можно себе представить, на что похоже это молоко.

– А, я же говорил, что вы истинный джентльмен, – сказал Человек-Утка, наливая в кружку маслянистую коричневую жидкость. – Добавлять молоко в чай – настоящее святотатство. – Изысканным движением он взял блюдце и щипчики. – Дольку лимона?

– Лимон? У вас есть лимон?

– О, даже мистер Рон скорее вымоет подмышки, чем выпьет чаю без лимона, – сказал Человек-Утка, бросая дольку в кружку Вильяма.

– И четырех кусочков сахара, – добавил Арнольд Бочком.

Вильям сделал большой глоток. Чай был густым и круто заваренным, но зато сладким и горячим. И с легким лимонным привкусом. В конце концов, решил он, могло быть и хуже.

– Да, с лимоном нам здорово везет, – заметил Человек-Утка, хлопоча над чайными принадлежностями. – Только в очень неудачный день нам не удается выловить из реки одну, две, а то и целых три лимонных дольки.

Вильям неподвижно уставился в стену.

Он пытался найти ответ на старую как мир загадку: проглотить или выплюнуть?

– Вы в порядке, мистер де Словье?

– Ммф.

– Слишком много сахара?

– Ммф.

– Не слишком ли горячий?

Вильям с благодарностью выплюнул чай в направлении реки.

– А! – воскликнул он. – Да! Слишком горячий! Вот в чем дело! Слишком горячий! Прекрасный чай, но… слишком горяч! Я лучше поставлю кружку вот тут, у моих ног, пусть остынет немного!

Он снова схватил блокнот и карандаш.

– Итак… э, Гаффс, которого из этих людей ты укусил за ногу?

Гаффс гавкнул.

– Он их всех искусал, – перевел голос Глубокой Кости, – если уж начал кусаться, зачем останавливаться?

– Ты их узнаешь, если укусишь снова?

– Он говорит, да. Он говорит, большой человек был на вкус как… ну, знаешь… – Глубокая Кость сделал паузу, – вроде… как ее там… большая, большая миска с водой и мылом.

– Ванна?

Гаффс зарычал.

– Да, это… слово, – сказал Глубокая Кость. – А другой пах дешевым маслом для волос. А тот, который был как Бо… как лорд Ветинари, он пах вином.

– Вином?

– Да. А еще Гаффс извиняется, за то, что укусил тебя сейчас, просто он увлекся воспоминаниями. Мы… говорят, что у собак очень физиологичная память, если ты понимаешь, о чем я.

Вильям кивнул и потер укушенную ногу. Описание вторжения в Продолговатый Кабинет выглядело как последовательность завываний, лая и рычания. Гаффс бегал кругами, хватая себя за хвост, пока не наткнулся на колено Вильяма.

– И Рон с тех самых пор носит его у себя под пальто?

– Никто не трогает Старого Вонючку Рона, – сказал Глубокая Кость.

– Верю, – сказал Вильям.

Он кивнул на Гаффса.

– Я хочу сделать картинку с ним, – объявил он. – История… потрясающая. Но мне нужна картинка, чтобы доказать, что я и вправду беседовал с Гаффсом. Ну… через переводчика, конечно. Я не хочу, чтобы люди считали, будто это очередная глупая байка про «говорящую собаку», как в «Инквайрере»…

Команда забормотала. Запрос был встречен без энтузиазма.

– Тут респектабельный квартал, знаете ли, – сказал Человек-Утка. – Мы не позволяем кому попало болтаться здесь.

– Но ведь тропинка проходит прямо под мостом! – заспорил Вильям. – По ней кто угодно может пройти!

– Ну-у-у, да, – сказал Генри Гроб. – Может. – Он откашлялся и мастерски сплюнул в костер. – Только второй раз ему этого не захочется.

– Бляха-муха, – пояснил Старый Вонючка Рон. – Подавился лудильщиком? Гарн! Я г'рил им. Рука тысячелетия и креветка!

– Тогда вам лучше сходить со мной в редакцию, – предложил Вильям. – В конце концов, вы таскаете его с собой с тех самых пор, как начали продавать наши газеты, верно?

– Сейчас это слишком опасно, – сказал Глубокая Кость.

– Может, еще пятьдесят долларов сделают опасность меньше?

– Еще пятьдесят долларов? Всего, значит, выйдет пятнадцать долларов!

– Сто долларов, – устало поправил Вильям. – Вы ведь понимаете, что это в интересах общества?

Они вытянули шеи.

– Похоже, никто не подглядывает, – объявил Генри Гроб.

Вильям шагнул вперед, совершенно случайно опрокинув кружку с чаем.

– Тогда пойдем, – скомандовал он.

Мистер Тюльпан начал беспокоиться. Это было необычно. В области беспокойства он привык быть скорее объектом, нежели субъектом. Но мистер Гвоздь вел себя странно, и поскольку в его обязанности входило думать, это внушало беспокойство. Мистер Тюльпан умел думать за доли секунды, или наоборот, мыслить категориями столетий, если речь шла о предметах искусства, но на средних дистанциях он чувствовал себя неуверенно. Для этого ему был нужен мистер Гвоздь.

Но мистер Гвоздь говорил сам с собой и продолжал шарахаться от каждой тени.

– Ну что, смываемся? – предложил мистер Тюльпан, в надежде направить мысли партнера в нужное русло. – Мы получили свою …ную плату с нехилым …ным бонусом, какой теперь смысл болтаться здесь?

Как мистер Гвоздь обошелся с этим …ным юристом, его тоже беспокоило. Это было не в привычках Гвоздя – направить на кого-то оружие, а потом не выстрелить. Новая Фирма никому не угрожала. Он и была угрозой. И вся эта …ная болтовня насчет «сегодня я сохраню тебе жизнь»… так себя ведут только любители.