словно вчера, так остро и так… Ах, Оля, Оля, лучше бы она остановилась, не продолжала, потому что скоро мне неизбежно станет скучно. Все сведется к заурядному адюльтеру или легкому флирту, а то и просто виртуальному знакомству — без встреч, без букетов, но и без разочарований. Чудес не бывает, по крайней мере я в них уже давно не верю. Это просто издержки ее эвристического мышления и такого же характера — не она первая, не она последняя. В шахматах, слава богу, все совсем иначе.

… — Слушаю, и очень внимательно. Время отменили, крыша улетела, и тебе хорошо. Так?

— Ты поскучнела как-то, потухла, а зря! Я ведь самого главного еще не сказала. Понимаешь, я не могу так больше жить. Физически не могу. Это как передоз — когда слишком хорошо и слишком долго, можно умереть, без шуток. Я же вижу, ты думаешь, что я прилетела сюда к тебе, чтобы все пять дней только и делать, что рассказывать о своей сумасшедшей любви. Вовсе нет.

— Тогда для чего же?

— Да просто убежала, удрала.

— От чего? Или от кого?

Она поворачивается к окну.

— Смотри, как будто кровь разлилась над лесом. Красиво как и жутко.

— Оля, это закат. Так для чего убежала?

— Просто чтобы убежать. Только это все равно бесполезно, никуда мне от него не деться и от себя тоже.

— Вам что, действительно так хорошо вместе?

— Не то слово. Только я не об этом, об этом все равно не получится. Любить человека долго — годы — страстно, взаимно и с каждым днем все сильнее, — я знаю, так не бывает, но именно так все и есть. И выходит, что любовь — это бесконечная величина: чем дольше длится счастливое сегодня, тем дольше не наступает завтра, то есть время останавливается. А значит, наступает смерть.

Она тянется к бокалу, замирает на секунду и делает глоток.

— Люсь, понимаешь, я умираю. От счастливой любви. Чтобы этого не случилось, надо убежать. Вот я и пытаюсь — изо всех сил…

Я-то думала, что это возможно только в шахматах — нажимаешь кнопку на часах и останавливаешь время, а оказывается, и в жизни тоже. Во всяком случае, она этому, похоже, научилась. Только вот жизнь не шахматы и не игра вообще. А впрочем, кто знает? Да и какая разница, если больно…

Солнце, опускаясь, проникает в дом, перетекает через подоконник, заливает собой деревянный пол — скучно ему там, на небе. Вечер проходит сквозь нас, словно нож. Оля наконец начинает плакать. Немного вина на дне бокала — оно почему-то качается и никак не хочет успокоиться. Скоро утро.

Вечер второй

Она заснула в слезах прямо там же, в Собакином кресле, а проснулась — веселая и беззаботная — в нашей с мужем постели, куда я перетащила ее лично почти на себе. Перед этим я убрала со стола и повесила в шкаф всю ее верхнюю одежду из чемодана, который она так и не удосужилась открыть. Было там, кстати, десять веселых, цветастых, летних сарафанов — только и всего. На всякий случай я решила запомнить, что следует брать с собой, убегая от счастливой любви, — а вдруг понадобится…

Остальной день мы провели беззаботно, празднично и праздно — на то он и июль.

Но вечер все-таки наступил и, как ни в чем не бывало, уселся с нами на веранде — пить чай. Честно говоря, вел он себя на этот раз довольно смирно, лишь временами шептал что-то себе под нос, словно удивляясь — ну что же это они тянут с продолжением?

Мы просто болтали, пока я не заметила, что плечи ее вдруг поникли. Луна глядела на нас сверху и тоже ждала.

— Слушай, — сказала я, — а почему бы тебе не рассказать обо всем по порядку? Раз уж ты здесь, и вечер, и июль, и луна, а?

— А ты что, в самом деле хочешь знать? Все-все?

— Конечно хочу.