– Я знала, что все будет в порядке, – заявляет Анна-Мария. – Кто будет блокировать вас возле кладбища?

Мы все целуемся на прощание, и я с Изабель иду рука об руку по направлению к ее машине.

– Спасибо, что пошла со мной, – говорю я. – Господи, это было ужасно.

– Похороны – это всегда невеселое мероприятие.

– Это правда, но она была такой молодой.

Изабель сжимает мою ладонь:

– И я все думаю: а если бы это была ты? Мое сердце бы разорвалось. Даже не знаю, как Мэрион держалась. И Майкл.

– Это таблетки. Ты заметила, что ее зрачки расширены? А как еще с этим справиться? Мама была под препаратами на папиных похоронах.

– Мама пила успокоительное по любому поводу, – усмехается Изабель. – Верно ведь? Она всегда предлагала мне свой валиум. Если я бывала напряжена из-за детей или Мартина, она мне говорила: «Вот, прими-ка это». Как будто они могли все разрешить.

– Может, эти таблетки ей подходили. Может, раньше все сидели на них, а сейчас перешли на прозак.

– И ты тоже?

– О нет, – отвечаю я. – А что? Ты принимаешь?

– Не прозак, а нечто похожее. И в более низкой дозировке.

– А Мартин?

– То же самое. Однако ты выглядишь удивленной! Я больше удивилась, что ты обходишься без таблеток. Большинство людей, которых я знаю, что-то принимают.

О боже, думаю я. Оливия тоже? И Анна-Мария ведет себя так, потому что пьет «счастливые» пилюли? Мне это даже в голову не приходило. Лично у меня к таблеткам какое-то неприятие, это просто не мое.

– Ты думаешь, мама что-то принимала, чтобы это помогало ей хранить спокойствие и мир в семье? – предполагаю я. – Может, поэтому они и казались счастливой парой. – Я хмыкаю про себя.

– Кто знает? Уже поздно спрашивать.

Я пожимаю плечами:

– Ну, по крайней мере, мы справились с этим неплохо.

Изабель хихикает:

– А то были бы две истерички на похоронах самоубийцы.

Мы обмениваемся улыбками и дружно хохочем.

– Ох, прекрати, – прошу я, держась за бока. – Мы же должны оплакивать Эмили! Это неправильно.

– Эмили наверняка посмеялась бы с нами.

– Нет, не посмеялась бы, – возражаю я. – Чувство юмора никогда не было ее коньком.

Подобная непочтительность лишь усиливает наше веселье, несколько истерическое.

– Может, мы смеемся, чтобы не заплакать? – Я скрещиваю ноги; смех теперь угрожает моим понятиям о приличиях.

– О, с меня уже хватит этих слез, – отзывается Изабель, проводя рукой по голове, однако веселье все равно начинает утихать.

– С меня тоже, – киваю я. – Кстати, ты больше не видела Барри?

Она закатывает глаза:

– Кажется, я сталкиваюсь с ним почти каждый день – даже чаще, чем раньше. И уверяю тебя, совершенно не специально. Мое сердце все еще замирает при встрече, как будто послание от мозга пока не дошло. А как насчет тебя? Есть какие-то новости?

– Нет. И мне все равно.

– Неправда!

– Правда, безразлично. Я наконец-то смирилась с тем, что Гарри никогда не был подходящей для меня парой, и вполне успокоилась.

Судя по выражению лица Изабель, она думает совершенно иначе.

– Почему ты мне не веришь? Это правда. Я осознала то, что должна была осознать еще много лет назад. Что нужно доверять своей интуиции. И я в конце концов поняла, что мне не нужно ломать себя, чтобы образовать с кем-то пару. Потому что если я не подхожу, то сколько бы ни пыталась подладиться, это не сработает. И мне хорошо сейчас и одной. Честно.

Я говорю это не для того, чтобы убедить саму себя. Это действительно так, и благодаря этому я чувствую себя сильной.

– Серьезное заявление. А как насчет того, чтобы быть с кем-то ради ребенка?

– Ну, это мне не грозит, так что я постараюсь справиться своими силами. И я справлюсь. Постараюсь как-нибудь сладить с родительством, как и все остальные.

– Господи, ты стала настоящим философом!

– Да, почти как Будда, – усмехаюсь я. – Скоро буду походить на него, по крайней мере внешне.

Мы усаживаемся в машину и пристегиваемся ремнями безопасности. Изабель бросает сумку на заднее сиденье.

– Это может показаться странным, – замечает она, – но вся эта ужасная драма пошла нам на пользу. Стала уроком для нас обеих. Спасибо за это.

Я киваю:

– Забавно, как иногда бывает. Худшая вещь, которая случается в жизни человека, может вдруг оказаться лучшим, что с ним когда-либо происходило.

Изабель смотрит на меня и кладет свою ладонь на мою:

– Да. Это правда. Но не могла бы ты уже перестать разговаривать как Будда?

Почему, когда вы чего-то ожидаете, это никогда не происходит, а когда вы уже об этом забываете – оно тут как тут, вуаля? В дверь звонят, когда я решительно никого не ожидала, поэтому одета в растянутую старую толстовку и спортивные штаны. Да, я выгляжу ужасно, но меня это не волнует. Как же здорово об этом не волноваться! Я подхожу к двери, смотрю в глазок, а затем быстро пригибаюсь, будто мою радужку можно заметить снаружи.

Проклятье, думаю я. Это просто не может быть Гарри!

– Что тебе нужно? – громко спрашиваю я, сдвигаясь чуть влево, выпрямляюсь и оглядываю себя в зеркале у двери.

– Можно войти?

– Зачем?

– Затем, что я хочу тебя увидеть.

– Извините, мы уже закрылись.

– Ну ладно тебе!

– Так зачем?

– Я хочу извиниться.

– Верный пароль! – произношу я, быстро расчесывая пальцами волосы. После чего открываю дверь, и какие-то неловкие секунды мы просто стоим по разные стороны порога, глядя друг на друга.

Я не двигаюсь с места. Будто беременный шлагбаум.

Сейчас начало марта, и погода все еще прохладная. Гарри тоже выглядит холодным. Он бросает откровенный взгляд на мой живот.

– Так можно мне войти?

– Дверь открыта, – замечаю я и шагаю назад.

– Спасибо, – благодарит он. Вид у него – сама кротость. Гарри осторожно протискивается мимо меня. – Хорошо выглядишь.

– Не льсти мне. Хочешь чашку чая?

– Только если ты уже завариваешь.

– Нет, не завариваю.

– Ха! Тогда, очевидно, не стоит. – Он останавливается в коридоре. – В любом случае, мы можем присесть?

– Конечно, – киваю я.

Гарри снимает пальто и шарф, вешает их на лестничные перила, а затем проходит в гостиную, хлопая себя по плечам, чтобы согреться. Я хватаю его шарф и сую ему обратно.