– Небо, не слышу тебя, повтори.

– Понял, повторяю – левее от тебя, примерно километр, Площадь парадов. Там больше пятидесяти единиц бронетехники, брошенной. Приказываю выдвигаться туда и проверить обстановку, а мы что-нибудь решим с боеприпасами и помощью для вас. Было бы неплохо, если бы вы расчистили там посадочную площадку, прием.

– Небо, понял тебя, выдвигаемся!

Парк шахидов, мать твою…

Командир оставил в покое рацию…

– Мишка!

– А?! – так же громко раздалось в наушнике.

У каждого на этой гаубице была система связи hands-free, раньше приходилось общаться через стандартное ТПУ[89], притом что проводок был непрочным и иногда рвался. Или фишка выскакивала из гнезда. Связь каждого с каждым и опыт позволяли штурмовым саперам работать, как настоящей сыгранной футбольной команде, защищаясь и нанося мгновенные ответные удары[90].

– Ты жив там еще?

– Жив… только салюты в голове до сих пор бабахают!

Оно и понятно – всю ночь под броней, ревет дизель и бухает шестидюймовка. Командир как-то раз ради интереса проехался на учениях под броней, пострелял из гаубицы, понюхал пороховых газов – и решил, что ну его на хрен. Лучше уж в коробе, на свежем воздухе, под пулями.

– Сейчас отдохнем. Давай налево! Пролом видишь?

По броне защелкали пули, с колонны ответили два или три пулемета. Сейчас эти… после того, как сплошной фронт обороны рассыпался, будут действовать мелкими группами… не одну неделю вылавливать придется…

Но все равно – мы победили.

– Сейчас…

Открылся люк, в люке появился чумазый закопченный мехвод. Глянул туда, куда указывал рукой командир, и нырнул под броню обратно.

– Вижу…

– Давай туда, говорят, в километре – танки брошенные. Надо посмотреть…

Дизель под ногами забормотал на более высокой ноте, обдал клубами солярного дыма, неуклюжая бронемашина поползла вперед. Один из стрелков, что стоял у кормового пулемета, сделал условный знак рукой идущей за ними БМП – «Следовать за мной». Там дальше повторят по цепочке, рацией для этого пользоваться совсем не обязательно…

…Уральская техника, громыхая гусеницами и плюясь дымом, быстро донесла их до площади, кем-то тут уже был сделан пролом, и они просто протиснулись в него, чуть расширив. Следом ползли боевые машины пехоты…

Пресвятой Господь…

– Медведь, стоп.

Гаубица встала, отъехав от пролома, следом из пролома пошли боевые машины пехоты, они без команд разъезжались по площади, обеспечивая периметр. Стволы пулеметов и пушек развернулись в разные стороны, готовые встретить опасность.

Командир снова взялся за рацию.

– Папа-Медведь всем Медведям, доложить об опасности.

Привычно зазвучали доклады – опасности никто не наблюдал. Только крысы, но крысы не могли навредить стальным коробкам на гусеницах и вооруженным до зубов людям.

Площадь парадов превратилась в площадь крыс. Испуганные ревом моторов и грохотом траков по брусчатке, они бежали в Парк шахидов, во все стороны – в некоторых местах это напоминало шевелящийся серый ковер…

Крысы появляются там, где есть еда. Аллах свидетель, еды здесь было больше, чем предостаточно.

Все здесь было так, как в тот день. День Парада. Технику частично сумели завести, а частично нет – экипажи выводили ее из строя, когда все началось, а отремонтировать потом не смогли. На стволах пушек висели люди, точней, даже не люди, а скелеты в лохмотьях офицерской формы, потому что плоть объели крысы. Кости – то, что осталось от людей – были везде, на опаленных и иссеченных пулями главных трибунах, на брусчатке – везде. Никто даже не подумал хоронить погибших на этой площади, смерть как пришла сюда, так и поселилась здесь. Как будто сам нечистый развлекался здесь доступными ему способами.

Почти не пахло – все съедобное подчистую сожрали крысы. Крысиное пиршество.

Мне страшно никогда так не будет уже.

Я – раненое сердце на рваной душе.

Изломанная жизнь – бесконечный сюжет.

Я так хочу забыть свою смерть в парандже…

Это была не Площадь парадов. Теперь это была Площадь смерти…

Веселый, разухабистый и страшненький, если внимательно вслушаться, мотивчик песни не отставал, его гнали из головы, а он возвращался, вертелся на языке, лез в уши…

Папа-Медведь отпустил рукоятки пулемета, за которые привычно держался в дороге, даже когда не было патронов, размашисто перекрестился, его примеру последовали и остальные. Что бы ни происходило в этой стране, такого не должно быть нигде и никогда. Ничто не является оправданием такому…

Сколько же ненависти в этой стране? Сколько же здесь зла…

Папа-Медведь откашлялся, и кашель этот прокатился эхом по площади.

– Я пойду и посмотрю, есть ли какие-то документы, еще что-то. Обеспечивать периметр, с машин не сходить. Грицалюк, вызови Небо, скажи, что мы заняли площадь.

– Есть!

Автомат привычно толкал под бок – у саперов он был у каждого, пулемет мог выйти из строя, могли кончиться боеприпасы, и отбиваться пришлось бы из автоматов. Под ногами омерзительно хрустели кости – просто некуда было ступить, чтобы не наступить на них.

Папа-Медведь подошел к головному танку, стоящему с развернутой пушкой. Тут уже пахло – он достал одеколон, смочил носовой платок, приложил его к носу. Закружилась голова, затошнило, но он справился с собой.

Труп – скелет в лохмотьях, кажется, парадной формы – висел перед ним, Папа-Медведь тронул его, и из лохмотьев с визгом выскочила крыса, упала на брусчатку, но не убежала – отбежала на несколько шагов и остановилась, уставившись на русского офицера, посмевшего лишить ее жилья. Крыса не боялась людей – слишком многих из них она сожрала.

Папа-Медведь топнул ногой, и крыса отбежала еще на несколько шагов, но опять не убежала совсем.

Прикасаться к трупу было страшно – в конце концов, там могла быть еще одна крыса. Преодолев отвращение, Папа-Медведь распахнул парадный китель, пошарил в кармане – сшит он был по тому же образцу, что и русский. Посмотрел на офицерское удостоверение личности – оно дублировалось на русском, в стране были русские военные советники. Полковник Мохаммед, артиллерист. Чуть погрызено крысами, но это пластик, ничего. С цветной фотографии самодовольно улыбался усач в парадном мундире.