Итак, благодаря вмешательству чужеземных «миротворцев»[880], в данном случае пришедших из совсем близко расположенной Сегесты, граждане Наконе соглашаются примириться, планируя предотвратить любое разделение в будущем[881], и такое благоразумие тем более необходимо, поскольку их город совсем маленький: вероятно, как и их современник Аристотель, они полагали, что для города нет большей опасности, чем разделение без остатка, и что маленькие города подвержены этому больше, чем другие, поскольку в них легче разделить все население на две группы без того, чтобы хоть какое-то méson могло смягчить конфликт[882].

Возможно, мне возразят, что, вовсе не затрагивая тотальность гражданского тела, воздействие diaphorá наконийцев было весьма ограниченным, поскольку число «противников», обозначенных в таком качестве, равно шестидесяти, и каждая из первых тридцати групп братьев включает в себя по три нейтральных гражданина на два противника – и это не считая последующих групп, состоящих, как предполагается, из одних «нейтралов». Но мы должны постараться не упустить из виду совершенно фиктивный – или, самое большее, лишь благовидный – характер числа шестьдесят[883]. Прежде всего потому, что в общем случае коллективы, созревшие для примирения, стремятся изолировать «виновников распри, врагов, но всегда немногих числом»[884]: напомним, что из амнистии афиняне исключили только считанные группы олигархов (магистраты Тридцати, Десяти, Одиннадцати и прежних управителей Пирея)[885]. Что касается совершенной симметрии, позволяющей насчитать одно и то же количество hypenantíoi с каждой стороны (ст. 13), она, очевидно, основывается не на чем-то реальном – поскольку в политическом языке и мысли греков любая stasis имеет тенденцию противопоставлять группу olígoi большому числу (pólloi) – но на законе симметризации, которым во все эпохи греческой истории руководствуется мысль о stásis[886], и можно уверенно утверждать, что как только основные мятежники определены (более того, определены своими врагами, чье знание о враге всегда безошибочно), с той и с другой стороны еще остались второстепенные сторонники, растворившиеся среди тех, кого декрет называет «остальными гражданами». Наконец, даже если предположить, к чему как будто подталкивает описание процедуры, что весь город не разделился без остатка на два лагеря, логика декрета сама по себе подразумевает, что разделение все равно затронуло весь город как целое: дело не только в том, что «нейтральные» граждане должны подвергнуться тому же самому братанию, что и остальные, но и в том, что в положении, обязывающем явиться на собрание «всех тех, для кого распря между гражданами имела место» (hóssois ha diaphorà tōn polit[ān] gégone: ст. 10)[887], следует прочитывать сразу и намерение произвести точный подсчет (hóssois)[888] и констатацию того, что, случившись между гражданами, распря действительно вовлекла в себя весь город целиком[889].

Весь город целиком? Да, действительно, в этой надписи, в общем и целом представляющей собой новинку в корпусе гражданских примирений, читатель текстов к своему глубокому удовлетворению обнаруживает те же языковые обороты, которые, как он считал, присущи письму историков, повествующих о stásis.

Это относится к «патетическому»[890] употреблению возвратных местоимений, которыми историографическая проза, драматизируя, не раз и не два заменяет взаимную форму allēlous, когда мятеж обрушивается на единство города[891] – таким же образом, выступая против Каллимаха, не соблюдающего амнистию, Исократ будет грозить опасностью того, что афиняне «разрушат» обязательства, которые они приняли «по отношению к самим себе»[892]. Разумеется, в Наконе настало время для объединения, а не для páthos, и утверждение, что homonoía будет взаимной, надлежащим образом повторяется в декрете (homonooūntes allēlois: ст. 20; ср. ст. 32). Но примечательнее здесь обращение к возвратному местоимению на -ta[893]: дублируя ожидаемое употребление allēlois и настойчиво внушая отношение почти что идентичности, оно создает сплоченный монолит «братьев», которых жребий объединяет между собой (если точнее, «с собой», «с самими собой»). Впрочем, декрет выше уже предписывал, чтобы для наконийцев diálysis совершилась «от самих себя к самим себе» (autoùs pot’ autoús: ст. 12)[894], и группам братьев, как будто множеству микрокосмов, остается лишь служить отражением неделимого единства «я» города.