— Она в Париже? — Маренн боялась поверить. — Это невероятно. Я поговорю с Визенталем, чтобы ее отправили в Израиль, возможно, там удастся восстановить ей зрение.

— Ты дружишь с Визенталем? — в голосе Отто она услышала скрытый сарказм. — Меня передергивает от этого имени. Но тебе виднее, поступай, как знаешь. Хотя если подумать, моя жена дружит с Визенталем, — повторил он. — Это любопытно. Ты знаешь, что он и его люди вышли на след Эйхмана? Вера, вполне вероятно, скоро овдовеет.

— Я вовсе не дружу с Визенталем, — возразила Маренн. — Однако мне приходится иметь дело с Визенталем по линии Красного Креста.

— Конечно, я понимаю, — Скорцени кивнул, закуривая сигарету. — Надеюсь, что ты раздумала жаловаться ему. На меня и на Алика. А уж тем более на Бруннера теперь. Только пойми, — он внимательно посмотрел на нее. — Бруннера нет, но психотропное оружие все равно будет. Его сделают другие.

— Я буду бороться с теми, кто его производит так же, как я боролась с Бруннером, — она ответила на удивление спокойно.

— Я не сомневаюсь. Нисколько, — он усмехнулся. — Я знаю твое упрямство. Да и не только я. От него еще сильно страдал рейхсфюрер.

— Так значит, Марта вышла замуж? — Маренн спросила как бы невзначай, глядя в тарелку.

— Мне показалось, ты не обратила внимания на это мое сообщение, — он наклонился вперед, пытаясь заглянуть ей в лицо. — Да, Марта вышла замуж. Довожу этот факт до твоего сведения в надежде, что тебя это успокоит. И ты позволишь мне сказать тебе все, что я хочу сказать, и даже послушаешь меня. Раз уж Джилл пришла в себя, ей лучше, а Бруннер, наконец-то мертв, мы можем поговорить о нас. Верно?

Он встал из-за стола и подошел к ней.

— Пока ты была у Джилл, я узнал от Женевьевы, что теперь Клаус живет у тебя. Я знаю, ты виделась с Вальтером незадолго до его смерти, могу предположить, что ваша встреча не была лишь прощальным свиданием старых друзей.

— Ты меня ревнуешь? — Маренн пожала плечами. — С какой стати? Вальтер умер, я не собираюсь это обсуждать. А Клаус— ребенок, его мать отказалась от него. Как я могу его бросить?

— Да, Вальтер умер, — Скорцени кивнул. — Мы наконец-то остались одни. Или не совсем? Насколько я понимаю, есть еще этот француз, военный министр, который частенько навещает тебя. Или у него нет шансов?

— Я не собираюсь отчитываться, — Маренн резко прервала его. — Ты встретил женщину в Буэнос-Айресе, у тебя другая жизнь. Я вольна поступать, как мне заблагорассудится. Ты не находишь? — она посмотрела ему в лицо.

— Не нахожу, — он провел рукой по се плечу, спине, прикоснулся к распущенным, еще влажным волосам. — Не нахожу, Маренн. Я тебя люблю. И ревную, да. Я не зря сказал тебе о Марте. Это не у меня, это у нее теперь другая жизнь. Она хотела ребенка от меня, я не отказал ей. Но без обязательств. Марта — кошка. У нее все просто, страсть, котята, а потом она смотрит на кота, который ей этих котят сделал так, словно видит его в первый раз. Не будем о Марте. Ведь это не Марта, а ты в сорок третьем году, в этой самой комнате обещала, что будешь ждать меня всегда. Ты повторила это в Берлине, в сорок пятом. Марте в голову не пришло бы сказать такое. Ее голова просто не приспособлена для подобного. Ты помнишь? Был сильный обстрел, мы похоронили Ирму, все рушилось. До падения Берлина оставалась неделя, не больше. Ты говорила: «Я буду ждать тебя всегда». Или я ослышался? Русские сильно стреляли, это верно. Мог и ослышаться, конечно. Это так? Ты ничего не говорила? И ничего не обещала? Ты мне не жена? Все также заключенная концлагеря, которого давно нет?

— Я говорила, — ответила Маренн негромко, не оборачиваясь к нему. — И я не отказываюсь от своих слов.

— Тогда что мы здесь сидим? — он повернул ее к себе. — Джилл стало лучше. Пойдем в спальню. Там ничего не изменилось с сорок третьего года?

— Нет, ничего. Только теперь там вместе со мной спит Айстофель.

— К Айстофелю я тебя не ревную, — он улыбнулся. — Но сегодня ему придется поискать себе другое местечко.

— Хорошо, — Маренн опустила голову, стараясь скрыть растерянность. — Ты знаешь, куда идти. Я сейчас отдам распоряжения Женевьеве и тоже приду.

Когда она вошла в спальню, он лежал на кровати и курил, стряхивая пепел в пепельницу, стоящую на тумбочке рядом с ночником. Она закрыла дверь. Он молча смотрел, как она раздевается. Она разделась донага, взяла висевший на спинке кресла пеньюар, накинула на себя.

— Не надо, — сказал он.

— Что? — Маренн недоуменно посмотрела на него.

— Вот это не надо. Сними. Иди ко мне.

Он приподнялся на локте, затушив сигарету в пепельнице. В дверь постучали.

— Кто это еще? — Скорцени недовольно поморщился.

— Мадам, мадам, — послышался голос Женевьевы. — Звонил генерал де Трай.

— Ах, да, военный министр, — Скорцени усмехнулся. — Без него не обойдешься.

— Что он хотел, Женевьева?

Маренн запахнула пеньюар и открыла дверь.

— Что-то случилось с Клаусом? — обеспокоенно спросила она. — Он здоров?

— Господин де Трай сказал, что ему звонили от президента. Его святейшество папа римский принял решение наградить вас Знаком Золотом Розы «За заслуги перед страждущим человечеством», — взволнованно сообщила Женевьева. — Кажется, так называется эта награда. Они особо отметили ваши заслуги в борьбе против распространения оружия массового поражения. Я очень рада, мадам, я поздравляю вас.

— А что ты ответила господину де Траю?

— Я сказала, что вы уже пошли спать, мадам. И господин де Трай тогда согласился перезвонить утром. Еще он сказал, что президент спрашивает, как ответить Ватикану, являетесь ли вы гражданкой Франции, или вас объявят только от Австрии.

Маренн повернулась и взглянула на Скорцени.

— Женевьева, я попрошу тебя, перезвони сейчас господину де Траю, — сказала она домоправительнице. — Передай, во-первых, что мадемуазель Джилл стало лучше и он завтра может привезти Клауса. А во-вторых, пусть успокоит господина президента — я снова стану француженкой. Ведь именно во французских окопах во время Первой мировой войны я решила, что всю свою жизнь буду бороться против смерти. Пожалуй, Франция заслужила такой подарок.

— Я сейчас же, сейчас же позвоню господину де Траю, — Женевьева поспешно ушла.

Маренн закрыла дверь и подошла к Скорцени.

— Прости, нам помешали, — она смущенно пожала плечами.

Он притянул ее к себе.

— Я не сомневаюсь только в одном, — сказал, скидывая пеньюар с ее плеч, — папа римский не ошибся, это точно. Он, видимо, тоже один из тех, кто хорошо знаком с твоим характером. Я утром уеду, Маренн. Надолго. Не будем терять времени.

«Я посвящаю эту награду своим учителям, тем, кто воспитал меня и дал мне знание. Я посвящаю ее своей стране, моей прекрасной Франции, и ее народу. Я посвящаю ее моему рано умершему отцу и тому, кто заменил его, став главным человеком в моей жизни на многие годы — победителю Первой мировой войны, маршалу Фердинанду Фошу. Я посвящаю ее всем тем, кто в трудные годы испытаний помог мне выжить и дойти до сегодняшнего дня. На своем жизненном пути я видела атаки Первой мировой войны и газовые камеры Второй. Но, несмотря на все это, я верю в человека, верю в его разум, в его способность выстоять и достичь истины. Я посвящаю эту награду Человеку, в сложнейших перепетиях судьбы, превозмогая усталость, отчаяние и боль, идущему к истине».