Защитник сел.

Остальная часть процедуры заняла совсем немного времени; судебное наставление председателя присяжным было повторением уже сказанного, рассматриваемого с двух точек зрения: краткое изложение содержания пьесы, сухое, скучное и весьма достойное. Прошло оно очень гладко, ведь и прокурор и защитник оба в своих речах вмешивались в сферу деятельности председателя, облегчив тем самым ему задачу.

Зажгли свет, две лампы вспыхнули под потолком скупым светом, при котором председатель, казалось, с трудом разбирает свои заметки. Он очень строго выразил свое неудовольствие тем, что о смерти ребенка не было сообщено властям; но, заметил он, в данных обстоятельствах это следовало бы поставить в вину скорее отцу, чем матери, – она была чересчур слаба. Таким образом, присяжным предстоит решить, имело ли место сокрытие родов и детоубийство. Он вновь рассказал им суть дела с самого начала. Затем последовали обычные в таких случаях разъяснения по поводу осознания возложенной на них ответственности, чем присяжные и без того были сыты по горло, и, наконец, небезызвестное уточнение, что в случае расхождения во мнениях решение принимается в пользу обвиняемого.

Теперь все было ясно.

Присяжные удалились из зала заседаний в соседнюю комнату. Совещаться. Им предстояло совещаться, сверяясь с вопросами, которые один из них захватил с собой. После пятиминутного отсутствия они вернулись, дав отрицательный ответ на все вопросы.

Нет, девица Барбру не убивала свое дитя.

Затем председатель обратился к присутствующим еще с несколькими словами и объявил, что девица Барбру свободна.

Публика покинула зал. Комедия окончилась…

Кто-то трогает Акселя Стрёма за руку, это Гейслер. Он говорит:

– Ну, вот ты и развязался с этим делом!

– Да, – проговорил Аксель.

– Только напрасно оторвали тебя от работы.

– Да, – снова ответил Аксель. Но он уже немного оправился и прибавил: – Мне радоваться надо, могли бы впутать в неприятности.

– Этого еще не хватало! – сказал Гейслер, напирая на каждое слово.

Отсюда Аксель заключил, что Гейслер принимал какое-то участие в деле, что не обошлось без его вмешательства. Бог знает, может, Гейслер и направлял все разбирательство и добился того результата, какого хотел. Кто его поймет.

Но как бы то ни было, Аксель сознавал, что весь день Гейслер был на его стороне.

– Спасибо вам, уж такое большое спасибо! – сказал он, протягивая руку.

– За что? – спросил Гейслер.

– Как же… как же – за все!

Гейслер оборвал его:

– Я ничего не сделал. Даже и не старался, не стоило того.

Но Гейслер, пожалуй, все же был не против этой благодарности, он словно дожидался ее и наконец получил.

– Мне сейчас недосуг говорить с тобой, – сказал он. – Ты едешь домой завтра? Вот и хорошо. Ну, будь здоров! – Гейслер направился вниз по улице…

На пароходе по дороге домой Аксель повстречался с ленсманом и его женой, с Барбру и двумя девушками-свидетельницами.

– Ну, – сказала ленсманша, – ты рад исходу суда?

Аксель ответил, что да, как же не радоваться, уж теперь-то, наверное, конец.

Ленсман тоже вступил в разговор:

– Это второе детоубийство в моем округе, в первом была замешана Ингер из Селланро, теперь вот я развязался со вторым. По мне, так в подобных случаях не годится проявлять мягкость, правосудие должно осуществляться в полной мере!

Но ленсманша, должно быть, понимала, что Аксель не испытывает к ней особой благодарности за ее вчерашние показания, и потому решила смягчить их.

– Ты, надеюсь, понял, почему я выступила против тебя?

– Да. Как же, – ответил Аксель.

– Надеюсь, что так. Ты ведь не думаешь, что я хотела тебе навредить? Я всегда считала тебя превосходным человеком, я только это и хочу тебе сказать.

– Да что вы, – только и промолвил Аксель, одновременно взволнованный и обрадованный.

– Да-да, – продолжала ленсманша. – Но я была вынуждена переложить на тебя малую толику вины Барбру, потому что иначе ее осудили бы, а вместе с ней и тебя. Я действовала из самых лучших побуждений.

– Да-да, спасибо вам!

– Именно я, а не кто-то другой, пошла в городе к Ироду и Пилату хлопотать за вас. И ты ведь сам слышал, что всем нам, кто произносил речи, пришлось переложить часть вины на тебя, чтоб добиться оправдания вас обоих.

– Да, – кивнул Аксель.

– Ты же ни одной минуты не думал, что я настроена против тебя, не правда ли? Против тебя, которого я считаю таким превосходным человеком!

Услышать такое после стольких унижений! Аксель так растрогался, что ему захотелось подарить ленсманше что-нибудь, все равно что, лишь бы выразить ей свою благодарность, – пожалуй, он отвезет ей убоины осенью. У него ведь есть молодой бычок.

Ленсманша Хейердал сдержала слово: взяла Барбру к себе. Она и на пароходе проявляла заботу о ней, не давала ей зябнуть и голодать, но и не позволяла любезничать с бергенским штурманом. Когда это случилось в первый раз, ленсманша ничего не сказала, только отозвала Барбру. Но смотрите-ка, Барбру опять любезничает со штурманом и, склонив головку набочок и улыбаясь, болтает с ним на бергенском наречии. Тогда ленсманша подозвала ее и сказала:

– Мне кажется, тебе не следует сейчас разводить тары-бары с мужчинами, Барбру. Вспомни, что ты только что пережила и от чего спаслась.

– Я только услыхала, что он из Бергена, оттого с ним и заговорила, – ответила Барбру.

Аксель с ней не сказал ни слова. Он заметил, что она похудела и побледнела и зубы у нее стали хорошие. Ни одного его кольца у нее не было…

И вот Аксель идет домой. Ветрено и льет дождь, но на душе у него радостно и весело, он видел на пристани косилку и борону. Вот так Гейслер! И ведь ни слова не сказал в городе о своем большом подарке. Что за чудной барин.

Акселю не пришлось долго отдыхать дома: с осенними бурями пришли новые заботы и неприятности, которые он сам и навязал себе: телеграф на его стенке известил, что на линии непорядок.

А все потому, что пожадничал на деньги, принимая эту должность. С самого начала все пошло наперекосяк, Бреде Ольсен прямо пригрозил ему: когда Аксель пришел к нему за телеграфным имуществом и аппаратом, Бреде сказал:

– Не очень-то ты помнишь, что я спас тебе жизнь зимой.

– Мне спасла жизнь Олина, – отвечал Аксель.

– Разве не я тащил тебя домой на своей разнесчастной спине? А ты и отплатил мне: купил в летнюю пору мой хутор и выкинул меня на улицу, на зиму глядя! – Бреде был оскорблен до глубины души. – Что ж, сделай одолжение, забирай и телеграф и весь этот хлам. Я переезжаю с семьей в село, примусь там за одно дело, что за дело – тебе и не снилось, а только будет у меня своя гостиница и такое заведение, куда люди смогут приходить пить кофе. Думаешь, не справимся? Жена моя будет продавать всякие угощения, а я стану разъезжать по всяким делам и заработаю гораздо больше тебя. Но только вот что я тебе скажу, Аксель: я могу наделать тебе много каверз, я ведь до тонкости знаю телеграф, могу повалить столбы, порвать провода. Вот тебе и придется отрываться в рабочую пору. Только это я и хотел тебе сказать, а уж ты постарайся запомнить…