– Вот ты дура, прости меня, Господи, – не выдержала Инга, – я же тебе и говорю о том: оставь, я ему передам. Мне самой этот заяц ни за каким чёртом не нужен.

– До свидания, – сказала Лариса.

– Надеюсь, не увидимся больше – ответила Инга.

Лариса ушла.

Инга налила себе новые сто грамм.

Опрокинула. Закурила новую сигарету. Пальцы ходили ходуном, сигарета выплясывала замысловатый танец. Посмотрела на Машу, Маша молчала.

– Блять, ну и ночка, – сказала Инга, глубоко затянувшись.

Потом она пошла в комнату, растолкала спящего мужа.

– Матвей, проснись, тебе тут зайца привезли. И цветы.

Муж просыпался долго, долго не мог понять ни про зайца, ни зачем его будят в половине четвертого. Когда всё-таки понял, услышал имя Лариса, и увидел телефон, который Инга держала у него перед глазами, то мощной волной вынесло его с дивана в один момент, словно и не спал он этой ночью вовсе.

Ошарашенный он ходил по квартире нервными ногами не в силах поверить, как возможно, что Лариса была в этом доме пятнадцать минут назад, разговаривала с его женой, а он в это время спал и ничего не слышал.

– Ты мне скажи, – спросила его Инга, – она тебе всегда цветы дарит? Нет, ну зайца я ещё могу понять, а вот что за традиция такая новая – к мужикам с букетом ездить?

Муж Инги мычал в ответ что-то невразумительное, стараясь не вдаваться в детали.

– В общем, так, – подвела черту Инга, – у тебя есть ночь, вернее то, что от неё осталось, на принятие решения. Завтра ты либо звонишь этой курице, собираешь свои вещи и выезжаешь от меня навсегда, либо ты никогда больше не видишь её и не слышишь. Вообще никогда, ни её, ни какую-либо другую, потому что этот коллапс повториться не должен ни при каких обстоятельствах. Я говорить об этом больше не стану. У тебя есть ночь для принятия решения.

– Я уже всё принял, я всё понял, я тебе клянусь, никаких больше…

– У тебя есть ночь! – резко перебила Инга, – вот утром и выскажешься. Спать я сегодня буду одна, ты остаёшься на кухне с зайцем, обдумывать своё будущее. Доброй ночи.

На этом Инга ушла в их с мужем комнату и крепко закрыла за собой дверь. Маша поспешила к себе. Муж остался на кухне один, с зайцем напротив, пачкой сигарет и остатками недопитой водки в бутылке.

На следующий день Ларисе он не позвонил.

Когда мы ссоримся – по смс – (смешно, мы всегда ссоримся по смс) – мне хочется кричать: «Любимый мой! Не будь маленьким!!!» Я так люблю тебя, я так в тебя верю, я знаю, что ты – самый крутой, самый лучший, самый умный, я умоляю тебя: не становись маленьким, мелочным, пошлым… Так больно тебя терять…

Когда он пропадает на несколько дней, я ревную. В этом романе вдруг выясняется, что я – ревнивая до чёртиков. То есть, почти буквально: при очередном приступе чернеет в глазах, горят щёки, и резко начинает болеть голова.

Я очень боюсь, что он кого-нибудь полюбит.

Вру. Я очень боюсь, что он очарует какую-то новую девицу, что я – как завоёванный рубеж – становлюсь ему неинтересна, что хочется нового тела и нового самоутверждения на молоденьких курочках. После этого я не смогу его любить. Я буду отплёвываться, материться, буду лежать целыми днями в тёмной комнате с разодранным сердцем.

Я вычисляю возможных соперниц. В театре это Наташа, помощница художницы Марины. Наташа – натуральная блондинка, почти бесцветная, с крупными, очень простыми чертами лица. При первом взгляде – не задержишься.

Но есть в ней что-то такое, что называется индивидуальностью, обаянием, харизмой, какой-то свой внутренний секрет, личностная самобытность. Неожиданно для себя отмечаешь, что тебе хочется находиться в её обществе, хочется с ней разговаривать, хочется внимания её теплых светлых глаз.

Наташа очень стильно одевается, не ярко, но так, что обязательно подходишь рассмотреть на ней вещь, потому что она – необычная, интересная, как сама Наташа.

Наташа говорит всегда очень просто и искренно, отсюда ощущение чистоты. Ты ловишь себя на мысли, что так не бывает, что эта откровенность – тоже маска, стиль поведения, способ самозащиты, но, когда говоришь с Наташей, веришь ей, и тоже рассказываешь про себя такое, о чём потом сильно жалеешь.

В общем, если в театре у меня есть соперница, то это – Наташа.

Я подхожу к ней со спины, смотрю на ее длинные волосы, насколько они тонкие и белые. Волосы у Наташи красивые, цвета пшеницы, они желтее тех, обесцвеченных, прилипающих ко мне с простыни, желтее и толще, потому что натуральные, а не выжженные белой краской до состояния паутины.

Это же надо иметь такие противные тонкие волосы!

Нет, это не Наташа была у него, когда мы поссорились.

Мы с ней почти в дружеских отношениях. Возвращаемся вместе домой после моего очередного визита в театр. Мы живём друг от друга в двух остановках.

Наташа жалуется, что влюбиться не в кого. Я знаю историю её последней любви, она рассказала о ней на гастролях в Череповце, в моём номере за распитием виски после спектакля. Он был женат. Они жили с ним вместе какое-то время. Потом он вернулся к жене, оставив Наташу. Иногда они пересекаются в работе и сидят вместе на скамеечке, о чём-то грустно беседуя. Всё очень коротко и банально.

Наташа говорит, что влюбиться совершенно не в кого. Рассказывает, как пристаёт режиссёр Андрей. Не только к ней, но и к её подружке, работающей реквизитором. Подружке девятнадцать лет, «Это ведь – то же самое, что приставать к ребёнку!» – возмущается Наташа. Режиссёр Андрей сильно обеспокоен поиском партнёрши, несмотря на жену и младшего сына, которому год и восемь, насколько я помню…

Я перевожу разговор на любимого: а как он себя ведёт, прилично?

– Ой, любимого мы все обожаем! – говорит Наташа, – Ну как можно его не любить? Ходит, грызёт семечки, весь театр на них уже подсадил! Шуточки свои отпускает, мы все со смеху катаемся… Я тут как-то зашла в гримёрку, Юля попросила костюм забрать, а он переодевается… Катька, какое у него тело шикарное… Какой он молодец! Что он там, качается что ли, в свои пятьдесят?

Ну, будем уж честны, ничего он не качается. И шикарным его я бы не назвала, о мускулах особо говорить не приходится при его скромном телосложении, просто держит себя в форме: никакого жира, ничего лишнего.

Но мне приятно, когда любимого хвалят.

– В общем, не любимый, а красавец, – продолжает Наташа, – только для меня он слишком старенький. Я, знаете ли, мальчиков люблю, светлых и чистых, а он для меня – чересчур взрослый дядечка.

Мы смеемся. Наташа смеется, думая о чистых мальчиках, я – с облегчением, что мой любимый для нее – слишком старенький.