Когда мы подъехали к детскому дому, во дворе особо никого не было, ковырялись с мячом несколько младших мальчишек. Дядя Гриша курил на своей бочке, махнул издалека мне рукой. Паши видно не было. Я побыстрее вышла из машины.

– Спасибо, Виктор Сергеевич!

– На здоровье, Брусникина! – как-то не слишком весело усмехнулся он. – Жизнь полна чудес, этим она и хороша. Не обращай внимания, это я так! Завтра – в пять!

– Да, у меня сначала рисование, потом танцы.

– Пока! Если что не так будет – звони, поняла меня?

Я кивнула. Я не буду ему звонить. Но говорить этого я не стала. Чем он может мне помочь? Забрать меня, если Паша опять по вечерам станет гоняться за мной? Или спрячет у себя мои деньги, которые ищет и никак не найдет Лерка?

– Брусникина, подожди! – Виктор Сергеевич выскочил из машины и подошел ко мне. – Почему у тебя такие грустные глаза? Ну что такое?

– Нет. Все хорошо. Я пойду, Виктор Сергеевич. – Я знала, что если кто-то сейчас смотрит из окна, то видит каждое лишнее движение, и потом раздуется это…

Виктор Сергеевич, как будто услышав мои мысли, обнял меня и поцеловал в щеку.

– А если мы попробуем наперекор, а, Брусникина? Может быть, они успокоятся? – Он кивнул на окна, о которых как раз я подумала. – Поговорят-поговорят и привыкнут? Я позвоню тебе вечером. И напишу.

Я кивнула:

– До свидания, Виктор Сергеевич!

– Мне разворачиваться и побыстрее уходить, я правильно понял? – Милютин крякнул, но не очень расстроенно, подмигнул мне и уехал.

Я пошла в дом и услышала, как дядя Гриша напевает, подыгрывая себе на баяне. Я прислушалась и остановилась. Ну, понятно, пел он это мне. Не убегать же было!

– Прихлебалси хрен с капустой, Похлебала б щей мясных, – задумчиво пел дядя Гриша. Увидев, что я слушаю, он улыбнулся мне и запел погромче: – Пригляделась к здешним парням, поглядела б на чужих… Эх, девка! Ну, замутила ты! – продолжил он уже прозой.

– Это вы сами сочинили? – спросила я от неловкости.

– Да где ж сам! Песня это народная, вот про такую несчастную любовь, как у Пафнути…

– По-моему, там ничего не говорится о несчастной любви… – осторожно заметила я.

– Дак в первых десяти куплетах, можа, и не говорится, а дале-то, знаешь, чо там? – Дядя Гриша неожиданно рванул баян и громко даже не запел, а как будто зарыдал:

– Ты играй, играй, гармошка,

А я бу-у-ду реветь, ох!!!

Не выносить мое сердце на изменницу смотреть!

Из дома выглянула воспитательница, увидела меня, встала на крыльце руки в боки.

– Я вернулась, – сказала я.

– Я в курсе, – прищурилась Любовь Игоревна, – не глухая. Пошли за мной.

Я вздохнула и направилась за ней в комнату воспитателей. Сейчас начнется…

– Телефон вот сюда положи, – Любовь Игоревна показала на свой стол. – И свободна.

– Почему?

– Потому. Ты правила знаешь. Будешь спорить – у всех телефоны из-за тебя отберу. Тебе это надо?

– Нет.

Я достала телефон, незаметно выключила его и отдала воспитательнице. Не будет хотя бы шарить по моим сообщениям и фотографиям, я сделала несколько снимков по дороге и в монастыре. Включить она его сама не сможет, там пароль. А пока он полежит так, сядет аккумулятор.

– Вот и молодец! – сказала Любовь Игоревна. – Заберешь у меня в следующую смену, через три дня.

Конечно, это невероятно жестоко и несправедливо, и без телефона иногда даже опасно – я ведь езжу и хожу одна после занятий, уже рано темнеет, но говорить ей это было бесполезно – она сама это знает, только думать не хочет, ей так проще. Жаль, ведь Маша мне обещала написать, да и Виктор Сергеевич не то подумает. Но я не могу ничего поделать.

– Брусникина! Подожди, – остановила она меня. – У тебя с этим учителем серьезно? А вот ты не боишься?

Я взглянула на Любовь Игоревну. Почему она меня об этом спрашивает? Она мне не друг. Она мне никак не помогает. Она сейчас отобрала у меня телефон – мою связь с внешним миром, моего помощника в учебе – у меня в телефоне Интернет, и я хотела делать доклад по литературе, к компьютерам не пробьешься – вечер, все играют. Она сделала мне плохо и при этом лезет в душу.

– А что? – спросила я.

– Хотела дать совет. Вот из-за таких, как ты, и рушатся семьи. Он женат?

– Нет.

– Ну, значит, у него есть нормальная девушка. А ты ей дорогу перебегаешь.

Почему она меня ненавидит? Я знаю, есть девочки, с которыми она общается гораздо дружелюбнее. Они к ней всегда бегут, обнимают ее, она даже им иногда что-то привозит, варенье, например…

Я не стала ничего отвечать.

– С тобой очень тяжело, Брусникина, – сказала Любовь Игоревна. – Ты думаешь, ты лучше всех? Ты хуже всех. И первая сдохнешь после детского дома, поняла? Потому что ты не здесь и не там. Те никогда тебя не примут, ты зря стараешься. И нашим ты чужая.

Любовь Игоревна видела как-то все неправильно, но я не знала, с какого места это неправильно начинается, как ей объяснить, что все не так.

– Я тебе добра хочу, – сказала она. – Вижу, что ты запуталась. Что ты так вырядилась? Какашка наряженная! Что ты из себя изображаешь? Паша вот весь извелся! Мозги парню запудрила! Из-за таких, как ты, они в колонию и попадают!

Я поняла, что Любовь Игоревна мне мстит за то, что я не послушалась сегодня, ушла, обманула ее.

У меня есть один полезный прием, который помогает мне жить. Когда взрослый ведет себя странно, или глупо, или совсем неприлично, я представляю себе, что это такой большой ребенок, с двумя подбородками, большим животом, плохими зубами, ему обидно, он пытается отстоять себя, как может – как каждый день делаем мы. У одного получается, у другого – не очень.

Вот и сейчас я постаралась увидеть в Любови Игоревне сквозь ее взрослое тяжелое тело такую же девочку, как я. Я ее провела – ну что она может сделать? Наказать меня, отомстить, обидеть, как только в ее силах.

Я молча кивнула.

– Иди! – крикнула неожиданно Любовь Игоревна. И выругалась, еще и еще. Сейчас ей полегчает. Чем бессмысленные гадости мне говорить, давно бы матом выругалась – самый лучший способ для многих людей как-то разгрузить свою душу.

Выйдя из ее комнатки, я наткнулась на Пашу. Или он специально здесь околачивался. Паша злобно взглянул на меня, прошел мимо, потом в два скачка вернулся, схватил меня за плечи. Я молча ждала, не вырывалась. Что он мне сделает в коридоре? Вокруг полно детей. Паша сопел и ничего не говорил, просто держал меня, крепко вцепившись в плечи.

– Ты уроки сделал? – спросила я. – Завтра контрольная по геометрии.