Вспоминая литературный вечер у профессора П.А. Плетнева в 1837 году, его ученик и будущий великий писатель Иван Сергеевич Тургенев, никогда не служивший в армии и не питавший симпатий к военным, писал: «С точностью не могу теперь припомнить, о чем в тот вечер шел разговор; но он не отличался ни особенной живостью, ни особенной глубиной и шириной поднимаемых вопросов. Речь касалась то литературы, то светских и служебных новостей — и только. Раза два она приняла военный и патриотический колорит — вероятно, благодаря присутствию трех мундиров».[161]

Конечно, военные платили статским той же монетой. В 1836 году Лермонтов, тогда еще гордившийся своей принадлежностью к офицерской касте, писал:

Но нет, постой, умолкни, лира!

Тебе ль, поклоннице мундира,

Поганых фрачных воспевать?..[162]

Разумеется, это были всего лишь безобидные взаимные колкости военных и невоенных людей. Те и другие понимали, что составляют две части единого целого — Российского государства, что сильная армия всегда была и будет гордостью своего народа, залогом спокойствия и безопасности страны, созидателем ее славы и величия.

Петербургское общество 1830-х годов зачитывалось повестями Марлинского. По сюжетам, стилю, эпитетам и каламбурам читатели могли подумать, что автор находится среди них, что это гвардейский офицер и светский человек, живущий в Петербурге. Это постоянный участник блестящих балов, веселых маскарадов и шумных офицерских пирушек, желанное лицо модных салонов и гостиных, страстный театрал, поклонник светских красавиц, ловкий танцор и обольститель, знаток всех законов светского общества. Вместе с тем это человек, интересующийся историй России и сам много повидавший, не понаслышке знакомый с морскими плаваниями, а также с красотами и опасностями Кавказа. Это патриот, храбрец и романтик, не теряющий самообладания ни в любовной интриге, ни под ударами волн, ни под чеченскими пулями. После появления его кавказских повестей ходили слухи, что Марлинский — это разжалованный, который воюет на Кавказе; одни преждевременно «хоронили» его, как убитого в стычке с горцами, другие утверждали, что он спился и «вовсе потерян». На самом деле под псевдонимом Марлинский скрывался сосланный на Кавказ декабрист Александр Александрович Бестужев. Горячая и увлекающаяся натура, он успел побыть кадетом Горного корпуса, затем — по стопам старшего брата — гардемарином, получить опыт в морском плавании, однако быстро охладел к флоту, вступил в Л.-гв. Драгунский полк, послужил в сначала в строю, потом генеральским адъютантом, дослужился до штабс-капитана, активно занимался сочинительством и литературной критикой, был принят в свете. Бурный темперамент, отчаянная храбрость, не находившая выхода в мирное время, пример братьев и друзей привели его в общество декабристов. Участие в восстании на Сенатской площади поломало его судьбу. В 1829 году после тюрьмы и сибирской ссылки он добился перевода в войска Кавказского корпуса рядовым, надеясь отличиться в боях и вернуть себе офицерский чин и свободу. Жестоко страдая от нездорового климата, от болезней, полученных в тюрьме, от своего унизительного положения, Бестужев легким, игривым языком писал романтические повести и отсылал их петербургским издателям. Еще в молодости, служа в Петергофе в лейб-драгунах, начинающий литератор придумал себе звучный псевдоним по названию дворца Марли в Петергофском парке. В ссылке, где не могло быть и речи о том, чтобы печататься под настоящим именем, этот псевдоним пришелся как нельзя кстати. Талантливый писатель Марлинский своим пером полностью поддерживал политику Российской империи на Кавказе, бесстрашный солдат Бестужев пулей и штыком претворял ее в жизнь.

А.А. Бестужев (Марлинский). С рис. 1830-х гг.

В 1836 году Бестужев второй раз в жизни был произведен в прапорщики. Он надеялся, что офицерский чин даст ему возможность оставить армию, вернуться на родину, заняться литературой. Но, несмотря на храбрость в боях, его обходили наградами, здоровье было расшатано, император, помня его дерзкую и активную роль в восстании 14 декабря, не позволял ему перейти в статскую службу. Сорокалетний прапорщик стал искать красивой и героической смерти, всегда рвался в самую гущу боя, в цепь застрельщиков, и в 1837 году в сражении при мысе Адлер пуля горца настигла его. Отступающие однополчане видели его раненым, но после боя его тела не нашли. Это дало повод новым слухам, самым невероятным. Зная, что Бестужев хорошо владел местными языками, говорили, что он переметнулся на сторону воинственных джигитов и стал приближенным их вождя, имама Шамиля. Фантазии доходили даже до того, что Бестужев — это сам Шамиль.

В своих повестях Марлинский постоянно обозначает свое личное присутствие среди героев. Повествование ведется от лица человека, который воевал на Кавказе, потом возвращается в Петербург и окунается в водоворот светских удовольствий, находится в курсе всех городских новостей. Бестужев если не в реальности, то хотя бы в творчестве словно продолжает свою благополучную жизнь гвардейского офицера, какой она была до 14 декабря 1825 года, и какой она могла быть и дальше, если бы не увлечение идеями декабристов.

Еще много лет после смерти писателя начинающие литераторы невольно копировали его манеру изложения, а гвардейские офицеры зачитывались его книгами, увлекаясь романтикой сюжетов, страстями, языком, находя в них образцы для подражания. В 1852 году Н.А. Некрасов, обрисовывая типаж молодого гвардейца, писал:

То был гвардейский офицер,

Воитель черноокий.

Блистал он светскостью манер

И лоб имел высокий;

Был очень тонкого ума,

Воспитан превосходно,

Читал Фудраса и Дюма

И мыслил благородно;

Хоть книги редко покупал,

Но чтил литературу

И даже анекдоты знал

Про русскую цензуру.

Его любимый идеал

Был Александр Марлинский,

Но он всему предпочитал

Театр Александринский.[163]

Если балы в Петербурге для каждого круга были свои, то на маскарадах под масками перемешивались, танцевали, интриговали люди, стоявшие на самых разных ступенях общества.

Новый год в Петербурге начинался с грандиозного, многолюдного маскарада в Зимнем дворце. 1 января во дворец могли прийти все желающие, не только «военные и гражданские чиновники всех классов, но также и купцы, мещане, лавочники, ремесленники всякого рода, даже простые бородатые крестьяне и крепостные люди, прилично одетые». В залах работали буфеты с бесплатными закусками и напитками. Император со свитой весь день прохаживался среди толпы и был доступен для каждого. Иностранцев поражали царившие при этом порядок и приличие многотысячной толпы гостей, доверительная и патриархальная атмосфера. Никто не злоупотреблял близостью к особе императора, хотя Николай Павлович иногда с трудом пробирался в толпе людей, желающих вблизи посмотреть на своего обожаемого монарха. 4 января 1832 года государь писал Паскевичу: «Здесь у нас все в порядке и смирно. На маскараде 1-го числа было во дворце 22 364 человека; и в отменном благочинии».[164]