Впервые Верховный главнокомандующий публично высказал сомнение в пользе пребывания армейского комиссара 1-го ранга на Крымском фронте, в его способности обеспечить выполнение поставленной задачи. Жаль только, что трагическую ситуацию это уже не меняло.

15 мая пала Керчь. В этот день в дневнике начальника Генерального штаба сухопутных войск вермахта Ф. Гальдера появилась запись: «Керченскую операцию можно считать законченной. Город и порт в наших руках». Немецкий генерал торопился. Сопротивление наших войск было еще отнюдь не сломлено. Тот же Гальдер 17 и 18 мая вынужден был отметить в своем дневнике «ожесточенное сопротивление северо-восточнее Керчи». Тем не менее Крымский фронт был обречен.

Как в эти драматические дни и часы держался представитель Ставки ВГК? Что испытывал он, видя, какой катастрофой заканчивается его пребывание здесь? Чувствовал ли какую-то вину за собой?

«Я видел Мехлиса, когда нам было приказано эвакуировать то, что еще можно было эвакуировать с Керченского полуострова, — рассказывал Константину Симонову адмирал Исаков. — Он делал вид, что ищет смерти. У него был не то разбит, не то легко ранен лоб, но повязки не было, там была кровавая царапина с кровоподтеками; он был небрит несколько дней. Руки и ноги были в грязи, он, видимо, помогал шоферу вытаскивать машину и после этого не счел нужным привести себя в порядок. Вид был отчаянный. Машина у него тоже была какая-то имевшая совершенно отчаянный вид, и ездил он вдвоем с шофером, без всякой охраны. Несмотря на трагичность положения, было что-то в этом показное, — человек показывает, что он ищет смерти».

На замечание Симонова, что, по его наблюдениям, Мехлис — человек не робкого десятка, Исаков ответил: «Он там, под Керчью, лез все время вперед, вперед. Знаю также, что на финском фронте он бывал в боях, ходил в рядах батальона в атаку. Но… на мой взгляд, он не храбрый, он нервозный, взвинченный, фанатичный».

Судьба хранила Льва Захаровича. 14 мая, находясь на КП 44-й армии, вместе с сопровождающими он попал под артиллерийский обстрел. Тяжело ранило начальника политотдела армии, а также порученца Мехлиса, были разбиты автомашины, у представителя Ставки же — ни царапины. Надо отдать ему должное: в подобных ситуациях он не терял присутствия духа.

Мужества недоставало в другом — в признании собственной военно-профессиональной несостоятельности, как и порочности методов, которые он использовал в работе с людьми. Даже в эти последние, самые драматические для Крымского фронта дни представитель Ставки был не способен отрешиться от культивировавшейся десятилетиями подозрительности, способности везде и всюду видеть чьи-то происки, провокации, заговоры.

В 22 часа 14 мая, докладывал он Сталину, начальник особого отдела фронта комиссар госбезопасности 3-го ранга А. М. Беляков сообщил Военному совету, находившемуся на КП в Аджимушкайских каменоломнях, об имеющемся у него указании Ставки ВГК немедленно эвакуировать членов совета на Таманский полуостров. Когда же руководители прибыли в указанное Беляковым место — на пристань завода им. Войкова, «опросом контр-адмирала Фролова (командир Керченской военно-морской базы, старший морской начальник в Керчи. — Ю. Р.) выявилось недоразумение, — по словам Мехлиса, — весьма похожее на провокацию». Оказалось, что Военный совет на самом деле передислоцировался не на Тамань — противоположный берег Керченского пролива, а в Еникале. Дезинформация привела к тому, что переезд штаба фронта совершался в спешке, неорганизованно, в результате и без того слабое управление войсками было нарушено не менее чем на восемь часов.

Фролова, пытаясь в очередной раз переложить вину за провалы на других, Лев Захарович еще вспомнит. Вновь откроем книгу мемуаров адмирала Кузнецова:

Конечно, Фролов несет определенную ответственность за существенные недостатки эвакуации, начатой в ночь на 15 мая и продолжавшейся пятеро суток. Но он ли один? По собственному признанию Мехлиса, вплоть до 16 мая штаб фронта плана эвакуации не имел. Добавим от себя, что, как показали последующие события, планового, организующего начала, в том числе со стороны представителя Ставки, не было и в дальнейшем. Ряд руководящих работников поторопились перебраться на противоположный берег Керченского пролива: 13 мая с управлением 47-й армии убыл заместитель командующего войсками фронта генерал-полковник Я. Т. Черевиченко, в ночь на 15-е — помощник командующего генерал Крупников, 17-го — член Военного совета Шаманин. Контуженного Колесова, второго члена Военного совета, эвакуировали 16-го. 17 мая и командный пункт фронта переместился на Таманский полуостров в пос. Кордон Ильича.

Плавсредства подавались нерегулярно и несвоевременно. Командиры многих гражданских судов отказывались подходить к берегу под бомбежкой и артогнем, симулировали аварии. При потенциальной возможности переправлять в сутки 30–35 тысяч человек, только 17 мая смогли эвакуировать чуть больше 22 тысяч, в иные дни не было и того. Установленная очередность: раненые, материальная часть тяжелой артиллерии, РСы не соблюдалась. Под видом раненых толпы невооруженных, деморализованных бойцов силой захватывали суда и переправлялись на косу Чушка.

Полные трагизма картины нарисовала позднее в коллективном письме Верховному главнокомандующему группа политработников 51,47 и 44-й армий: отсутствие хоть какого-то организующего начала при отходе, быстро переросшем в паническое бегство, страшная давка на переправах, массовые жертвы. «Это все произошло благодаря предательскому командованию Крымского фронта, иначе считать нельзя», — заявляли доведенные до крайности авторы письма.[155]

Сам Мехлис до вечера 19 мая находился на плацдарме и переправился с последними частями 51-й армии, войдя, таким образом, в число тех около 140 тысяч человек, которых все же удалось эвакуировать на Таманский полуостров. За спиной остались Крым, полностью (за исключением Севастополя) перешедший в руки врага, и огромные потери — более 176 тысяч человек, свыше 3,5 тыс. орудий и минометов, 400 самолетов, 347 танков. Всего же за 111 дней существования Крымского фронта безвозвратные потери достигли около 450 тысяч человек.[156]

Что, по мнению Мехлиса, привело к такому поражению? На это отвечают документы, вышедшие из-под его пера, — доклад Сталину и черновые заметки к докладу. Здесь (особенно в тексте доклада) лукавить было опасно, зная, насколько болезненно отреагировал вождь на трагедию в Крыму. Это обстоятельство делает названные документы, на наш взгляд, наиболее объективными свидетельствами истинных представлений Мехлиса.