– Сколько лет, сколько зим! – приветствовал с распростертыми объятиями Шалун того и другого. – Живем в одном городе, а не виделись почти год!

Босс представлял собой нелепое созданьице на коротких кривых ножках, но с большой головой, бритой наголо. Маленькие, юркие близко посаженные глазки могли бы смешить детвору, если бы в них не было столько желчи и злобы.

– А где твои буденновские усы? – вспомнил Мишкольц.

– Передал помощнику, как переходящее знамя комт-руда! – И действительно, стоявший в дверях здоровенный детина, тоже бритый наголо, имел роскошные черные усы.

– Лишил себя такой достопримечательности! – покачал головой Балуев.

– Да что вы привязались к моим усам, бакланы?! Если Шалун переходил на фривольное обращение, это значило, что ему нравится, как много внимания уделяется его персоне.

Мишкольц поморщился. Воспоминания о зоне были не самыми приятными в его жизни.

– Ладно, паря, хватит пургу мести! – предложил босс-коротышка. – Вернемся к нашим баранам.

– К вашим баранам, – не без иронии заметил Мишкольц, но Шалун был не из тех людей, что улавливают иронию, не напрягаясь.

– Давай сюда этих жориков! – приказал он помощнику.

В кабинет вошли утренние знакомые Мишкольца: таксист и двое ущербных.

Они несли, как святыню, спортивную сумку.

– Они посмотрели твои документы и пересрались! – загоготал Шалун. Ему было выгодно преподнести всю эту историю в виде комического недоразумения, анекдота, и он изо всех сил старался, но был от природы бездарным артистом, и смех выходил надрывный, искусственный. – Че молчите, бляди? – обратился он к вошедшим. – Языки я вам еще не поотрезал!

– Извиняемся, ко-конечно… – заикаясь, начал таксист.

– Ты бы, Виталик, его логопеду показал! – усмехнулся Балуев.

– Ты, Володя, проверь, проверь сумочку! Все ли на месте? – беспокоился Шалун. – Если хоть какая-нибудь дребезделка пропала, я отправлю эту кодлу к едрене фене!

– Я тебе верю, Виталик, – не притронувшись к сумке, произнес Мишкольц таким тоном, каким начальник дает понять подчиненному, что не уволит его, хоть тот и провинился, а посмотрит на дальнейшее поведение. – А безделушек я в сумке не ношу, – добавил он с усмешкой.

– Пошли вон! – зарычал на ущербных босс. – И чтоб я вас больше не видел на моей территории, раз не можете приличного человека отличить от фраера!

Их не надо было просить дважды. Они ретировались с такой поспешностью, будто опаздывали на поезд. При этом на лицах у них было написано: «Мы – люди простые, неграмотные, колледжей не кончали!»

– Это, конечно, не мое дело, мужики, – заметил после их ухода Шалун, – но в следующий раз не стоит так подставляться. А если не хватает людей для охраны, звоните – я всегда вам подброшу! Как-никак, мы ведь в одной организации, хоть вы и воротите нос! Чистоплюйство в нашем деле не самый выгодный козырь!

«Он ищет примирения, – смекнул Мишкольц. – Ай да я! Ай да сумочка моя!»

– Ты прав, Виталик. Примерно то же самое мне говорил Лось, когда сидел в этом же кресле.

Шалун поерзал, собираясь уйти с видом оскорбленной невинности, но, понимая, что другой такой возможности для примирения может не представиться, переборол гордость, не двинулся с места.

– И Пит Криворотый сегодня с раннего утра мне про чистоплюйство талдычил! – подлил масла в огонь Балуев.

Владимир Евгеньевич строго посмотрел на помощника, как бы говоря: «Не перегибай палку! Ты мне испортишь всю игру!»

– Я готов ударить с тобой по рукам, Володя, – пробурчал Шалун, и Владимир Евгеньевич оценил мужество компромисса.

– Нет проблем, – улыбнулся он, – мы всегда были вместе, вот только…

Как насчет нашего прошлогоднего спора?

– Нет проблем. Вы мне ничего не платите. Шалун пожал обоим руки и откланялся.

– Ну, ты даешь! – хлопнул в ладоши Балуев. – За три часа пребывания в городе уладил такое дело!

– Ив мыслях не было! – сам себе удивлялся Миш-кольц. – Если б не ограбление в такси…

– Представляю, как обломится Пит, когда узнает! У него явно были далеко идущие планы. И Лось будет неприятно удивлен. Я уж не говорю о Поликарпе!

– Давай-ка лучше досмотрим кино, – напомнил шеф. – Перекрути на начало.

Лес. Дорога. Медленно раскачиваются сосны, будто пьяные. Пятна растут, превращаются в плечи, головы, ноги, лица, ботинки, руки, автоматы…

– Ничего себе! – присвистнул Балуев. – Вот это кино!

– Похоже, они идут убивать Овчинникова, – сообразил Мишкольц.

– Чего у них такие красные рожи? От стыда?

– Рассвет, дурында, – пояснил начальник, – там с восточной стороны огромное поле и деревья не заслоняют солнца.

Парни в пятнистой форме подошли совсем близко и остановились у ворот.

– Чего ждут, Володя?

– Наверно, когда откроют. Охранник явно подкуплен.

– Оба-на! – крикнул Балуев. – Это ведь Пит сейчас посмотрел на часы! И у этого, который вытер пот, тоже знакомая рожа!

Мишкольц больше не произнес ни слова, завороженный зрелищем.

Лица одно за другим втянулись в кадр. И снова лес. Дорога. Сосны все пьянее и пьянее. Пустота.

Оба долго молчали, глядя в пустой экран.

– Говоришь, девяносто первый год? – переспросил Геннадий. – Пит тогда работал у Поликарпа.

– Это было ясно с самого начала, что тут замешан Поликарп, – откликнулся наконец Володя. – Ему мешал Овчинников. – Он резко потер ладонями лицо, будто умывался. – Черт! Как это все страшно! Газетный или телевизионный репортаж – ерунда по сравнению с этими соснами, после того как ворота захлопнулись! Кроме средств массовой информации, все знали, что Поликарп убрал со своего пути конкурента. Убрал его жену, шестилетнего сына, горничную, телохранителя, охранника. Ну, и что, говорили многие. Обычное дело. Борьба за власть. А потом пошла писать губерния! Расстреляли родителей Потапова, взорвали Черепа с беременной женой. Обычное дело. Нор-ма-ально!

– Володя, а ведь это бомба! Федор прав. На ней можно подорвать не только Криворотого и Поликарпа, но и мэра!

– Не смей! – ударил по столу Мишкольц. – Не смей! Слышишь? Здесь ничего не проходит даром! Тут же возникнет цепная реакция! Это не наше дело!

Пусть шалуны и криворотые лезут на рожон, строят козни! Мы занимаемся бизнесом!

И ничего, кроме бизнеса!

– Да они сожрут нас в конце концов! – закричал Геннадий. – Как ты не понял до сих пор, что надо жить по их волчьим законам, а иначе… Иначе не выжить…