По лицу его видно было, что давненько обходился он без цирюльника и являл собою этакий живой анахронизм, и казалось даже — так решили по крайней мере его спутники-балагуры, — что немножко не все у него дома, да и дома-то, пожалуй, нет, ни на том берегу, ни на этом.

Так вот плыл тот челн по течению, плавно, мерно катились волны, и завязалась между старцем и перевозчиком беседа. Непонятна она была огонькам, шла беседа та на языке, им вовсе неведомом, это злило их необычайно и разжигало любопытство; но как ни крути, не дано им было речи той понять. И действительно, было в той беседе, судя по всему, много загадочного и неясного.

— Что, уже подошло время? — спросил перевозчик.

— Да, — отвечал старец.

— Тебя это печалит? — снова вопрос перевозчика.

— И да, и нет, — был ответ странника.

— Но ведь знаешь, и господь Бог, не ведающий страданий, должен отказаться от счастья.

— Что думаешь обрести ты на том берегу?

— Ах да, ведь с нами ещё и огоньки.

— Похоже на то, что им весь мир — дом родной.

— Думаю, что да. Единственное, что утешает, — они ведь повсюду излучают свет. Хотя мне самому полезнее целительный воздух, который разливается повсюду в той стране.

— Отчего так, скажи мне?

— Нет там железа: кончился железный век! Не услышишь там, как грохочут машины, скрежещут колеса по рельсам, в небе птицы летают большие и малые, — не слышно мощного гудения самолетов, и птицы к тому же не такие зловещие.

— Что-то я с того берега никаких птиц особенно не замечал, хотя, может, ты и прав, я, обыкновенно, кручусь у самого берега.

Огоньки принялись тут скакать и метаться, хохотать, веселиться, а потом спросили перевозчика:

— Что это старец такое говорил?

А потом они весьма бестактно ляпнули:

— Что ж из того?! Это были не птицы, а просто видения.

Перевозчик добрался как раз до середины потока, опустил он шест в воду, доставал тот ему только до плеча; опираясь на него изо всех сил, смог перевозчик с трудом миновать стремнину.

— Есть ли у тебя знакомые на том берегу?

Будут рады они тебя видеть? — продолжал он расспрашивать старца.

— Многих там я увижу, и конечно же будут рады они встретиться со мною, нет сомнения в том.

— Но ведь это надежда, которая может быть обманчивой. Старое обрело там теперь новые формы. Ведь недаром говорят: что город — то норов.

Назову я старца Теофрастом.

Вот приткнулся челн к берегу — хотя нет, незаметно было вовсе этого соприкосновения, — и пошел Теофраст вперед, не разбирая пути-дороги. Было легче ему идти, чем на том берегу. Ярче были краски и цвета вокруг, хоть и стали они более размытыми, расплывчатыми. «Я уже начинаю подумывать о том, не полететь ли мне просто, чем вот так мерить эту землю шаг за шагом», — сказал он сам себе.

Место, по которому он шел, было равниною зеленой. Шел вперед он, безо всякой цели, не был мужем он целеустремленным. Всё вокруг заливал неясный, призрачный свет, и никто не знал, откуда он берется. Теофраст был уверен, что причина тому не светило небесное, вроде солнца, а, быть может, и сам он есть источник сумеречного света; мысль сия не давала ему покоя.

Вскоре убедился он в правоте своей, когда понял, что может включиться в бесконечный процесс творения. Стоило ему подумать о льве, как уже царь зверей с желтой гривой шагает подле него: несомненно раньше его здесь не было. К собакам Теофраст был привычен, много доводилось ему в жизни с ними встречаться. Вот ещё давеча подкормил он неказистую дворнягу паромщика. Но соседство льва было для него непривычным и вызывало тоску. Лев не уходил. Попытки отвлечь его не увенчались успехом.

Несомненно, хищник проявлял привязанность к своему создателю: вполне возможно, эта привязанность доходила до любви, хотя, впрочем, Теофраста это нимало не радовало, соседство льва по-прежнему было непривычным.

Теофраст старался подбодрить себя: в этой стране предстоит ещё ко многому привыкнуть, — так говорил ему внутренний голос. А потом — вокруг — приятный ландшафт, холмы и склоны, деревья и кусты, озера и ручейки; всё открылось ему доверчиво и кротко, как в садах Эдема. Где ещё мог появиться такой ручной, человеколюбивый лев? «А может быть, — подумал он, — я в раю?»

Так размышлял он и не заметил, как очутился средь темных скальных дубов: гигантские стволы, гигантские верхушки, и лет им сколько — не счесть, — лев был по-прежнему рядом, — и вдруг что-то коснулось его головы.

Будь он на той стороне реки, он испугался бы необычайно: прямо над ним появилась голова зеленой змеи, а длинное тело, кольцо к кольцу, обвивало черную корявую ветвь. Как уже говорилось, не испугался Теофраст ничуть, только застыл от изумления, и тут у него непроизвольно вырвался вопрос:

— Не ты ли тот самый змий, что в саду Эдема искусил Еву и обрек Адама на страдания?

— Угадал, верно, — ответствовала змея, — это я. Правда, я и самое себя обрекла на страдания.

Замолчала она после этого, да и не нужно было говорить ничего, чтобы странник её понял. «Знаю я, — подумал он, — ей не надо говорить, чтобы быть услышанной! Знаю я, ты ведь как дома — и тут и там».

— Да, — послышалось шипение, — только третьего мне не дано.

Теофраст решил, что отдыхать в компании со змеей — не так уж и плохо. Прекрасная рептилия была того же мнения. Неподалеку стояла маленькая бронзовая нимфа, оберегавшая кристальную воду ручья, что пробивался из скалы и падал в гранитную чашу, откуда, пенясь и бурля, он мчался вдаль. «Лев тут же утолил жажду, а господин его уселся поудобнее, опустив на землю кожаную суму, из которой он время от времени доставал себе что-нибудь поесть.

Кто же был, собственно, этот Теофраст?

Даже он сам не в состоянии был дать ответ. Если верить отражению, которое появилось, когда он склонился над гранитной чашей, то был он пилигримом в рясе и с посохом.

Быть может, странствовал он уже лет восемьдесят или больше. Был тот путь — путем познания, говорил он сам себе; понял он это недавно, хотя странствовал он всё от места к месту давно, шел от цели к цели, а по сути — безо всякой цели.

И когда попался ему на глаза лев, что рычал свирепо, и по морде видно было — поиграть зверю хочется, тут подумалось