— Вот и прибыли, — тихо сказал Абраксас, глядя вперед. Аойда вышла из кареты и встала рядом.

— Прибыли, — повторил Абраксас побелевшими губами.

Аойда оглянулась. Серебристые истуканы спешились и полукругом стали вокруг кареты, и эта блестящая стена, казалось, отрезающая их от всего мира, пугала ее больше, чем лежащая впереди пустыня; остатки войска Абраксаса-колдуна расположились чуть поодаль.

Абраксас вышел из оцепенения, протянул руку и притронулся к ее плечу.

— Моя… — начал было он, но вдруг осекся; приторно-привычное «дорогая» застряло у него в горле, и.он, помедлив, сказал мягко и ласково, как будто уже наступила ночь, и он не был игрушкой каких-то неведомых сил: — Айо, птенчик мой пушистый… Завтра утром ты будешь свободна.

Она молча оглянулась на него.

— Завтра утром вы с Линкеем сможете вернуться домой. А я пойду вперед, туда…

Аойда перевела взгляд на простирающуюся вперед пустыню. Ее передернуло ознобом, хотя день был яркий, жаркий, солнечный.

Серебристые за их спиной дрогнули, строй рассыпался; странная свита Абраксаса пришла в движение, а за ними, как по чьей-то команде, задвигались и остальные: расседлывались лошади, ставились шатры, разжигались костры. Однако оживление это было каким-то необычным, словно кто-то в одно мгновение, разом вдруг распустил путы, которыми все эти люди были связаны: в лагере явственно царили неуверенность и растерянность — люди еще не окончательно освободились от наведенных на них чар, но в них уже зародилось подозрение, что эти чары существуют и что именно они заставляют их поступать не так, как им бы хотелось, как надобно силам, наложившим чары.

Аойда ушла в шатер сразу, как только его поставили; слуги еще вносили какие-то вещи, а она присела на ковер, скрестив под собой ноги, и надолго замерла так, ни о чем не думая и ничего не вспоминая. Аойда словно задремала. Да так крепко, что Линкею пришлось потеребить ее за плечо — окликов она не слышала.

— Нас зовут к ужину, — сказал Линкей; он выглядел так же неуверенно, как и все зачарованные сегодня.

— Хорошо, — очнувшись, произнесла Аойда. Она встала, подошла к своему сундуку и достала из ларца с гребнями и драгоценностями зеркало, внимательно рассмотрела свое лицо.

— Зачем ты так прихорашиваешься? — Линкей подошел сзади и говорил шепотом. — Зачем ты… для него?

Мальчик стоял рядом; восторженная влюбленность в Абраксаса исчезла, на ее место приходила столь же искренняя ненависть.

— Ты знаешь, что он — колдун? — тихо и зло спросил Линкей.

— Я знала это с самого начала, — ответила Аойда. — Не беспокойся, завтра ты отправишься домой.

— Да, он мне сказал.

— Значит, все будет в порядке, — сказала Аойда, прикалывая выбившуюся прядь. — Ну все, я готова, пошли.

Ужин был накрыт под открытым небом; Аойда испытала большое облегчение, когда увидела, что стол поставлен так, чтобы за палатками не было видно Жуткой Пустыни. Абраксас, ожидая их, за стол еще не садился; они сели все вместе, и слуга налил в бокалы вина.

Ни Абраксас, ни Аойда почти ни к чему не притронулись. Аппетита у них тоже не было, не было и охоты разговаривать.

Быстро стемнело, как это обычно и бывает на юге. Аойда вскоре извинилась и встала из-за стола, но сидеть в палатке не хотелось, и она пошла бродить по лагерю. Один из серебристых неслышно скользил вслед за ней шагах в двадцати сзади — Аойда не сомневалась, что это Пройт…

Да, люди изменились, и даже присутствие истуканов в серебристых плащах не внушало им уже прежнего воодушевления.

Аойда искала кого-нибудь из земляков, мунитайцев. То есть она уже видела нескольких человек, одетых по обычаю родных мест, но их лица были ей незнакомы, а значит, эти люди скорее Всего были низкого происхождения. На худой конец, сойдет кто-нибудь из таких, но лучше найти кого-нибудь более благородного; такие в свите Абраксаса были, Аойда их видела, только почему-то сейчас на глаза никто не попадался.

Она вышла за ряды палаток и глянула в сторону Жуткой Пустыни.

Там творилось что-то невообразимое: над полосой песка кружились в великом множестве большие и малые смерчи; пустыни за ними видно не было, только иногда сквозь взметаемые тучи песка проявлялось розовое призрачное сияние. Самое странное было в том, что вне полосы песков воздух был неподвижен, и Аойда поняла теперь, что «горячее дыхание Ар-и-Дифа» — не более чем поэтический вымысел. Жуткая Пустыня не дышала — она была мертва, как сама Смерть.

Сзади послышалось негромкое покашливание. Аойда подумала было, что это Пройт напоминает о себе, и обернулась, нахмурив брови. Но к ней подходил Тидей Акамант.

— А, — сказала она с облегчением. — Это ты… Тидей низко поклонился — ниже, чем человеку его происхождения надлежало бы поклониться перед ней.

— Ваше вели… — начал он по привычке последних недель. Аойда предостерегающе подняла руку:

— Я не королева!

— Ваше сиятельство, — сказал он, но не очень уверенно. Аойда кивнула.

— Ваше сиятельство, я очень виноват перед Мунитами, — сказал Тидей, и было видно, что он не намерен себя щадить.

— Акамант, — тихо сказала Аойда, шагнув к нему. — У моего отца только один сын. Дашь ли ты слово быть ему надежной опорой, пока он не вернется домой?

Тидей Акамант встал на колено и принес клятву. Аойда кивнула, принимая ее.

Встав же, Акамант спросил с тревогой:

— А как же вы, ваше сиятельство?..

— Обо мне найдется кому позаботиться, — сказала Аойда. — Иди к Линкею.

Аойда посмотрела, как он уходит, потом повернулась в сторону Жуткой Пустыни и какое-то время смотрела на безумную пляску вихрей. .

Давно стемнело, но Аойда все стояла и смотрела. Она ждала своего часа, когда можно будет войти в палатку. Не к Абраксасу-колдуну, а к своему мужу, Абраксасу Ахеа. Наконец, вспомнив, что оставаться одной сейчас ей не следует, — мало ли что может случиться в это смутное время — пошла к лагерю.

Абраксас уже спал. Тихо, стараясь не шуметь, Аойда сняла платье и легла рядом с мужем. Тот сонно что-то пробормотал и, не просыпаясь, пододвинулся ближе к ней. Аойда закрыла глаза, но сон не шел, под ее смеженными веками крутились бешеные вихри Ар-и-Дифа, а сердце стыло от мучительной тоски — в голове вертелась неотвязная мысль: что же будет дальше?., что будет?., что?..

Она повернулась на другой бок. Абраксас проснулся, поднял голову.

— Что-нибудь случилось? — спросил он тревожно.

— Ничего, — почти беззвучно выговорила Аойда.

Но он услышал в ее голосе смертельную печаль и поднялся на локте, чтобы поцеловать и успокоить жену. Аойда чуть отклонила голову; соленая слеза протекла по виску к уху.