– Такса? – переспросила Ольга. Ей казалось, что она ослышалась.

– Ну да, собаку такса. Длинный, узкий, на маленьких кривых лапах. Хвост тонкий, прямой. Понимаете?

– Понимаю… Только я удивляюсь…

– Не надо ничему удивляться. Позовите его… Его зовут «Кнурри». Приласкайте. Дайте кусок сахара… Куда он поведет, туда за ним и идите. К кому он в доме приласкается и сядет на колени, тот и будет ваш начальник… Ему верьте. Теперь получите деньги и… да хранит вас Бог… Коммунизм умрет – и скоро. Россия не умрет – никогда.

Ольга приняла небольшую сумму денег.

– Позвольте, я распишусь, – сказала она.

– Никаких расписок. Не украдете. Мы вас знаем… Итак, Варвара Коваль… из Конотопа… Отец учитель… Сдался в плен и там умер… Он идейный был, ненавидел царизм, презирал братоубийственную бойню… Да, еще… Кого бы вы в Ленинграде из наших, вам известных, ни встретили, не узнавайте. К вам будет захаживать только Владимир Ядринцев… Он теперь не Ядринцев и не Владимир, он Павел Скосырев, состоит при митрополите… Усвоили?

– Да, кажется… Варвара Коваль… Отец Алексей… из Конотопа… Сдался в плен… Ненавидел царизм… Искать такса… Зовут – Кнурри…

– Отлично. Счастливой дороги, гражданка Варвара Алексеевна… Кто там еще? Пожалуйте.

Ольга вышла и в прихожей увидела Маню Совушку.

Маня встала, заторопилась и пошла в кабинет «Устатбюро».

Без приключений Ольга доехала до Ленинграда и между двенадцатью и часом вошла во двор дома № 14 на Разъезжей улице. Темный, блестящий такс с длинными ушами озабоченно рылся в снеговой куче. Он залез туда по грудь, выскакивал, фыркал, – вся морда в снегу, – и снова всеми четырьмя лапами наскакивал на снег и погружался в разрытую им нору. На дворе, кроме собаки, не было никого. Час обеденный. Кругом тишина.

– Кнурри, Кнурри, – позвала Ольга.

Собака оглянулась. Посмотрела недоверчиво на Ольгу. Точно оценивала ее. Кто она, враг или друг… Потом подошла.

Ольга нагнулась. Дала ей сахару. Приласкала. Собака обнюхала ее руки, потом побежала во вторые ворота. Ольга пошла за нею. Иногда собака оглядывалась, точно поджидая Ольгу. Под воротами темная, не очень чистая лестница. По ней наверх. На третий, последний этаж. Собака остановилась у двери, обитой рваной клеенкой, и стала повизгивать и царапать двери лапами. Помятая кнопка звонка. Ольга позвонила. Сердце билось. Куда она попала? А вдруг в засаду?.. Собака как-то внушала доверие… «Авось не обманет, – подумала Ольга. – Собака не человек».

Полная, пожилая женщина открыла дверь. Такс кинулся к ней, виляя хвостом.

– Варюшка! Племянница! Ну наконец-то! – женщина заключила Ольгу в объятия. Потом обратилась к какому-то вышедшему в прихожую человеку неопределенных лет, неопределенной наружности и костюма.

– Вот вы, Алексей Савостьяныч, сомневались… Уплотнять меня хотели. Куда же теперь уплотнять? Вот она, Варюшка. Вы поглядите, какая она у меня красавица. Я вам документы ее в прописку вечером принесу… Ну, вот и добралась, моя желанная. Чай голодна?

Дальше опять все шло как по писаному. Ольга вторую неделю живет у полной дамы. Ее зовут Леокадия Яковлевна. По вечерам, закрыв все двери, в полной тишине, они шьют русские флаги. Синий, белый, красный… Шьют и прячут потом в матрацы. Черный такс лежит на коленях у Леокадии Яковлевны. В квартире тепло. В печке потрескивают дрова. Проворно ходят руки, готовя флаги к какому-то великому, радостному дню.

Этот день придет. Леокадия Яковлевна в это твердо верит. Их флаги будут нужны, и Ольга начинала догадываться. Проходя по Фонтанке, видела она рыжую тройку. Голубые в серебряной жести махры красивыми кистями свешивались с конских спин. Ковровые с пестрыми отводами сани были накрыты темно-синею полостью, обшитой медвежьим мехом. Седой ямщик в бороде и усах похаживал подле тройки. Другой, высокий как жердь, молодец оправлял лошадей, обмахивал их конским хвостом, обтирал тряпкой ремни. Зорко блеснули знакомые острые глаза из-под седых нависших бровей на Ольгу.

– Петрунчик, – сказал старик, – обтирай лучше наборы… может, нас барышня и наймет. Раскошелится…

Еще как-то увидала Ольга извозчика. Лошадь показалась ей знакомой. С облучка над извозщичьим кафтаном улыбнулось ей доброе мужицкое лицо Бурзилы… И Феопена видала она раз на паперти церкви. Окруженный толпой беспризорных, он просил милостыню.

– Подайте, товарищи, жертве капитализма…

Да, кто-то умный, сильный и властный, какой-то блестящий организатор разместил их всех, партизан Борового, по Петербургу, готовя какую-то сложную задачу.

Было утро. Ольга одна. Леокадия Яковлевна еще до рассвета в тюке грязного белья повезла куда-то сшитые флаги.

Задребезжал не звенящий, но глухо трещащий звонок. Кнурри с лаем кинулся к дверям. Звонил «свой». Коротко, длинно, коротко.

Ольга пошла открывать. Это был Владимир.

В толстовке, с отпущенной бородкой и длинными, прямыми, падающими на уши волосами, он походил на семинариста.

– Никого?

– Никого.

– И Леокадии нет?

– Уехала до света.

– Слушайте, Ольга… Я сейчас только видел «его»…

Владимир был сильно взволнован.

– Ну?

Ольга вся вспыхнула. «Он» на их языке был «Белая Свитка».

Тот человек, что прилетел, как ангел с неба, на аэроплане и что оставил неизгладимый след в душе Ольги.

– Какой же он?.. Как одет?.. Кто он?..

– Какой?.. Все такой же… Необычайный… Святой… Всезнающий… Руководимый Божьей силой… Меч Суда Господня… Как одет? Я бы сказал – молодой нэпман… Да… Безусловно, одет хорошо… Но по-здешнему. В толпе его увидишь, но не заподозришь. Подумаешь, преуспевающий кооператор… Счастливый частник.

Эти названия коробили Ольгу. «Счастливый частник»… «Преуспевающий кооператор»… Это он так о Белой Свитке. Белая Свитка – Ангел Господень.

– Где же это было?

– У Владыки… Он приехал в шесть часов утра. Владыка был на молитве. Я доложил.

– Как доложил?

Владимир одними губами сказал:

– Атаман Белая Свитка.

– Да ну?

– Он такой… Так сам приказал.

Глаза Ольги сверкали.

– Да… он такой.

– Владыка сейчас же его принял. Он подошел под благословение. Потом начался разговор… Он приказал мне остаться. Ах, Ольга! Какой это знаменательный разговор!.. Я потому и приехал. Он нас с вами касается.

– Нас с вами?.. Не может быть… Почему нас с вами?

– Он говорил, как выражаются по-советскому, «в общем и целом». Нас же это касается в частном. Он уговаривал Владыку куда-то ехать… Сегодня же, после завтрака… Добром… И я понял… Это уже – конец. Я еду с ним… Конец, Ольга… И начало…