— Но все-таки надо быть благоразумней.

— Как быть благоразумней?

— Тебе хочется писать — хорошо. Заставь себя хоть один раз написать нейтральное стихотворение.

— Нейтральное? На какую тему? Подкинь мне мысль.

— Ну, я не могу так сразу… Напиши хотя бы о Фаусте.

— Почему о Фаусте? О нем уже все написал Гете.

— Не все. Ты напиши о Фаусте в наше время.

— В наше время? Но он уже давно должен быть пенсионером.

— Вот и хорошо, напиши о Фаусте на пенсии.

Алеша задумался, видно было, что ему эта идея понравилась. Через несколько дней он показал Августе стихи:

— Ты мне дала тему, а я сделал разработку — читай.

Августа прочла и заплакала:

— Как хорошо написано! Так глубоко, психологично и в то же время просто и ясно. А главное — это так поэтично, что легко запоминается. Знаешь, это можно сравнить с лучшими стихами многих русских поэтов. Это надо опубликовать, обязательно опубликовать.

Алеша был польщен похвалой матери, но возразил:

— Никто это не напечатает: в стихотворении нет упоминания о Сталине.

Августа обняла его:

— Кто-нибудь когда-нибудь напечатает и будут хвалить. У тебя может быть блестящее будущее. Мое материнское сердце это чувствует. Но, Алешка, не губи себя. Не давай никому читать свои политические стихи.

Сердце матери чувствовало верно, Августа оказалась права — поэта Алешу Гинзбурга ожидало блестящее поэтическое будущее. Но до этого ему предстояли тяжкие испытания.

В Восточной Германии советское командование занималось интенсивным строительством коммунистического государства по русскому образцу. Переход от фашизма к новым установкам происходил болезненно, это было трудное и голодное время. В Россию вывозились размонтированные производства, работы было мало, пайки на продукты по талонам (карточная система) были минимальными.

Теперь Вольфганг работал в отделе печати Центрального комитета Единой социалистической партии Германии (СЕПГ). Так по указанию Сталина была переименована коммунистическая партия: не нужно показывать Америке и Англии, что в Германии строится коммунизм. Вместе с другими коллегами Вольфганг на семинарах и в своих статьях старался проводить идею, что его партия сможет повести страну к социализму по своему собственному, отличному от русского, пути. Но под напором и по указаниям Москвы советизация страны шла все интенсивнее. И противиться этому было невозможно: всех, проявивших хоть тень недовольства, арестовывали советские органы госбезопасности.

Это угнетало и раздражало Вольфганга. С немногими близкими друзьями он доверительно делился:

— Мне кажется, что я нахожусь здесь как в смирительной рубашке. Чувствую, что у меня начинаются «политические колики». — (Так они условно называли критические мысли и сомнения.)

Вскоре после приезда в Берлин Вольфганг познакомился с Эльзой, симпатичной блондинкой восемнадцати лет. Он заметил ее в длинной «поточной линии» на уборке развалин: очередь принимала и передавала из рук в руки кирпичи и обломки. Вид у девушки был усталый и голодный. В конце рабочего дня Вольфганг подошел к ней и пригласил в столовую для партийного начальства, в которой кормили по купонам. Эльза жадно ела и смотрела на него с благодарностью, а после обеда взяла его под руку и сказала просто:

— А теперь пойдем к тебе.

В его маленькой квартире она сразу прошла в душ и вышла оттуда, едва обернув бедра маленьким полотенцем. Она стояла перед ним — тонкая, изящная, вызывающе торчали маленькие упругие груди. Когда он приблизился, она развернула полотенце и Вольфганг задохнулся от наплыва желания…

Эльза оказалась опытной в ласках, поворачивалась и извивалась в его объятиях очень искусно. В перерывах между ласками она призналась:

— Ты, наверное, удивлен. Но советские солдаты много раз насиловали меня и мою сестру-двойняшку.

Он закрыл глаза, чтобы не показывать своего ужаса, а она продолжала шепотом:

— Сначала мы с сестрой их боялись, нам было страшно, мы думали, что даже если мы будем сопротивляться, они все равно нас изнасилуют, а потом убьют или изуродуют. Сопротивляться было бесполезно, их всегда было двое, трое и больше. Но они хотели от нас только одного — наши тела. Это были грубые, простые мужики, пропахшие потом и махоркой. Было противно, когда они лапали нас, делали с нами все, что хотели. Но некоторые давали нам потом подарки — хлеба, консервов, бутылки вина. А мы были очень-очень голодны. Всем нам, немецким женщинам, было уже все равно, только бы выжить. Солдаты научили нас русскому слову «е…ть». Ты знаешь это слово?

— Слышал в России, — глухо откликнулся удивленный и подавленный откровенным рассказом Вольфганг.

— Так вот, когда они приходили к нам, мы с сестрой уже знали зачем, и сразу сами спрашивали: «Рус, е…ть?». И раздевались, чтобы они не сдирали с нас одежду своими грубыми лапами.

Лучше бы она этого не рассказывала. Вольфганг, конечно, знал о насилиях советских солдат над немками. Это продолжалось и до сих пор, было много жалоб, но советское командование не реагировало на них. Вольфганг хорошо помнил возмущение Льва Копелева, своего напарника. Его арестовали за то, что он осмелился написать статью против насильников.