Актёр не стал говорить, что уже мёртв. Только тяжело вздохнул, остановился посреди улицы и прикрыл глаза.

— Даш, я тебе все сказал в сообщении. Тебе что-то ещё от меня нужно? Извинений? Прости.

— Не смей так со мной поступать, козёл! — сорвалась она. Ему даже не нужно было думать — сразу нарисовалась картинка: как она резко проворачивается вокруг себя, а длинные, тёмно-русые распущены. Ещё она немного пригибается, как кошка, которая готова бросится на дичь, — Никита, я тебя люблю, понимаешь?! Люблю! Если ты хочешь меня бросить — то скажи мне это в лицо, при встрече, а если не можешь — то забери свои слова обратно! Завтра я тебя жду у памятника Третьей! Понял меня?!

Актёр сбросил. Знал, что Даша туда обязательно придёт, даже если он ответит ей «нет», потому что она знает его в ответ.

Её бы давно, наверное, следовало познакомить с друзьями, но он никак не решался. Даша казалась ему совершенно отличной от них — не такой бесшабашной. Его личным островком спокойствия и умиротворения. Она не называла его Актёром, хотя знала о существовании этого прозвища. Упрекала, когда ввязывался в драки, даже если за неё, просила не лезть на рожон и молчать, молчать, молчать... Закрыть рот, не высказываться, терпеть. Потому что так надо. Потому что она ужасно боялась всего, связанного с политикой и никогда не уставала напоминать об этом. Боялась полиции, боялась новых законов. А ещё гусениц и пауков, ненавидела молоко и вечно пахла корицей. Обожала платья.

Актёр пошёл дальше. В сумке лежали неподъемной ношей часть документов, а ещё часть отдадут через две недели.

Ему, на самом деле, дали шанс сохранить своё место и, вот удивительно! — бюджетное. Нужно было сказать, что ему заплатили или что-то ещё в подобном духе. Но Актёр не смог — решительно опустился на кресло напротив ректора, сам взял лист из лежащей рядом стопки, ручку и написал заявление об отчислении. Было больно, каждое слово выжигалось шрамами на сердце, но он поставил подпись и попросил отдать копии документов. Аттестат пообещали вернуть потом — бюрократия. Актёр только хмыкнул, попрощался и не смотрел ни на кого, пока шёл по просторным, полным коридорам. Студенты гудели, кто-то смеялся, кто-то даже узнавал его, окликал, но Актёр не обращал внимания. Звуки для него все слились в одно.

— Я не понимаю почему все это происходит, — жаловался он сам себе, — Почему все должно быть именно так? Почему они просто не могут перестать грести к себе в карман? Ведь... Ведь уже порядочно! Неужели не хватает?... Координироваться с ментами по поводу похищения Таши должен Леха.... Звонить, ебать им мозги, что бы не забывали — так просто не отделаются. Ворон предлагал свою кандидатуру, — все равно засветился и сильно, — но зачем ему лезть? На него смотреть больно и тошно уже. Он и без того многое сделал, так что мог попытаться выдохнуть. Слушай, как думаешь, они её отпустят?

«Вряд ли, — задумался Голос, — Хотя не могу точно сказать. А может и отпустят, но не целую»

— Ты мудак, — констатировал Актёр, — Как был мудаком, так им и остался.

Голос довольно расхохотался, но отвечать не стал. Он шёл по набережной, сунув руки в карманы пальто, даже без музыки — ему хотелось послушать город. Его бесконечно удивительный, такой не похожий ни на что шум и гул. Электрокары и их жужжание, реплики проходящих людей, гудки, плеск волн Невы... Подобное умиротворяло в той же степени, что и Даша.

Перед ним вспыхнули гневные, голубые глаза и Актёр едва не заскулил. Но завтра к памятнику он не пойдёт ни за что, ни за какие деньги.

— Николай Прокопьев? Это вы?

Актёр встрепенулся, почти вздрогнул. Позади совершенно неожиданно вырос прилично одетый мужчина в очках.

— А вы, уважаемый, с какой целью интересуетесь? — парень прищурился, стараясь разглядеть в подошедшем какую-нибудь особо выделяющуюся черту, но не мог. Он был совершенно обычным.

— Меня зовут Дмитрий. Я... Я из журнала. Увидел вас на улице, захотел подойти... Вы не могли бы прокомментировать свою речь? Вы так быстро покинули место, я был там, но не успел вас перехватить.

— А меня и не нужно было перехватывать, — недовольно заметил Актёр, — Было не до журналистов. Но знаете... сейчас я готов ответить на все ваши вопросы. Может быть кофе?

Дмитрий кивнул.

Голос молчал.

Двое в начищенных ботинках шли прочь с набережной в ближайшее кафе.

Заведение была Актёру даже знакомо, но привычных офиков на месте не обнаружилось. Он даже удивился — вместо приятной девушки его встретил довольно сухого склада характера парень. Чаевых кто-то точно не получит.

Они расположились за одним из двухместных столиков, взяли по чашке американо, но допытываться до него журналист стал ещё до того, как принесли заказ. Актёр отметил совсем не дешёвую модель телефона, на котором включился диктофон.

— Скажите, Николай...

— Можно просто Никита. И на «ты».

— Хорошо, — Дмитрий улыбнулся, — Скажи, Никита — что или кто именно побудил тебя к подобной речи?

«Отчаяние? — подсказал Голос, — Или хотелка выслужиться перед Лехой, что б вытащить вороновскую подстилку?»

«Завали ебало!» — рыкнул Актёр.

— Волнение за подругу в первую очередь, — довольно быстро сформулировал он мысль, — Я понимал, что её действительно могут приговорить к страшному, не заслуженному наказанию.

— Считаешь — не заслуженному?

— Разумеется! — удивился Актёр, — Я знаю Алису достаточно, что бы судить о ней. Как только я услышал, в чем её обвиняют, то долго не мог найти причины. А потом как-то само дошло... Понимаете, я считаю и открыто заявляю, что государство наше прогнило. Изжило себя. Посмотрите на историю — самый долгий строй, который держался — монархия, был не совершенен и ужасен в какой-то степени, а прекрасная демократия не приживается. Как думаете — почему?

— Почему?

— Вы не думаете. — угрюмо вздохнул Актёр, поблагодарил официанта за кофе и теперь размешивал в нем два кубика сахара, — Потому что демократия — это инструмент. Через него удобно управлять, если у кого-то достаточно контроля. Подумайте — сказать можно все что угодно и люди поверят, если иметь большой авторитет. Но люди больше не верят, потому что авторитет потерян.

Дмитрий теперь явно задумался, отпил немного кофе. Воспользовавшись паузой, парень и сам убедился, что хоть персонал другой — кофе такой же вкусный.

— И ты не боишься так говорить об этом? — задал следующий вопрос журналист.

— А чего мне боятся? Все мои друзья уже засветились, поголовно, а никого другого у меня и нет...

«Пиздишь как дышишь, — хихикнул Голос, — А как же братец? Или эта несчастная мышь?»

... — Из университета меня выгнали только что. Я уже сказал всё, что можно и нельзя, смысла боятся теперь совершено ни вижу.

— А тогда, у здания Следственного Комитета — не боялся?