– А вот однажды…

– Молчи, вражина! – просипел Безрод.

Даже горло болит, словно орал давеча во весь голос. Если Тычок за свое взялся, как пить дать, придется смеяться. А как смеяться, если от простого чиха всего корежит, будто на куски рвет? До Тычка, конечно, не долетело, но вои передали по цепи, и последний, Рядяша рявкнул старику:

– Молчи, вражина! Сидеть тебе в трюме аж до самого Торжища Великого!

Старик махом забросил все орешки в рот, и стрельнул хитрыми глазками по сторонам. Дескать, молчу, люди добрые. Щеки раздулись, как у хомяка. Уж лучше бы рассказал что-нибудь, глядишь, смеху было бы меньше…

Уходили одной ладьей, в Торжище Великое пришли о трех. Знатно разжились. Ни одного человека на добро не сменяли. На дальних подступах к Перекрестню-острову стали попадаться ладейные дозоры. Две-три ладьи. Подходили, справлялись, что за люди. – Товару на мену везу, – угрюмничал Безрод.

Дозорные понимающе кивали и прятали ухмылки. Купец, значит? Так усердно торговал, что рожу вдвое разнесло! Сивый мрачно сверкал глазами и усмехался.

Перекрестень-остров встал на пути неожиданно. Не было, не было – и вдруг застила дальнокрай полоска земли. Ладей стало побольше, птицы засновали над мачтой.

Солнце падало. Как раз к ночи подошли. Поставить ладьи, занять постоялый двор с банькой, да закатить пир горой. И седмицу париться, отогреваться, отскабливаться, ни о чем не думая, кроме доброго меда да чистого ложа. С дозорной ладьи дали знак принять вправо. Торговые корабли с боевыми не мешали. Первым пристал Улльга. На берегу уже поджидал сборщик мыта, радостно потирал руки. – С боевой ладьи станового мыта в полраза больше против торговой, ладей три, стало быть… – Сборщик, закусив язык и закатив глаза, соображал.

– Ты, собака, ври да не завирайся, – над пройдохой горой навис Неслух. – Ишь, обсчитал, как будто нам последние мозги выбили! Кто же так считает? Тебе только отнимать добро – не складывать!

Сборщик раскинул по сторонам хитрыми глазками, – ну, чисто Тычок, – и хлопнул себя по лбу.

– Ну, я и говорю, не столько, а вот столько! Разве можно так пугать? Чуть с мысли не сбил!

– Тебя собьешь! Еще загодя Безрод пошарил по ладьям, нашел одежку поприличнее и нарядил Тычка. И теперь старик важно выступил вперед в расписной рубахе, доброй верховке, справных сапогах и лисьей шапке. Тычок предстал пред сборщиком мыта дружинным счетоводом и важно зазвенел деньгами в мешке. Только глазки остались прежними, хитрющими. Тут еще поглядеть, кто кого надует. Нашла коса на камень. Тычок отвел сборщика мыта в сторонку, о чем-то с ним пошептался, оба рассмеялись, и Тычок отсчитал мытнику деньги. Расстались довольными. – По одной ладье мыто снял, – важно сообщил Тычок. – Дружина-то одна. Остальные как лодки посчитали. Стражники привязали ладьи к черно-желтым полосатым столбам. Рядом колыхались на волнах урсбюннские граппры, чуть дальше – соловейские ладьи, еще дальше – былинейские, еще дальше – гойгские граппры. Весь подлунный мир сошелся на Перекрестне-острове. Темнело. С Тычком, Рядяшей и Щелком Сивый сошел на берег. Постоялые дворы собрались в целый конец. Так и шли друг за другом. Безроду и остальным приглянулся постоялый двор чуть поодаль от пристани. Летом обязательно утонет в яблоневом цвету. Сложенный из неохватных бревен, за высоким забором стоял уютный дом, похожий на дружинную избу. Безрод толкнул ворота.

– Эй, хозяин! Или спать улегся? – звонко крикнул Щелк.

– Никак не улегся! – Хозяин со светочем вышел на крыльцо. Как будто ждал.

– А коли так, зови гостей в избу!

– Если с добром пожаловали, так и несите добро в избу, гости дорогие!

По одному прошли внутрь. Хозяин усадил всех за один стол, выставил жаркое, медов, сел в голове, приготовился слушать.

– Пусто у тебя нынче?

– Только-только горюнды съехали. Море-то открылось, вот и ушли купцов охранять. Расходятся купцы по сторонам.

– Ну и ладно! Одни ушли, другие пришли! И захочешь один побыть – не получится! Не дадим!

– А мне и в радость! Стойте себе на здоровье! Долго простоите? – Седмицу. Доволен?

– Ноги путать не стану. Отпущу.

– Темно на улице, не разглядели, банька есть?

– А как же! Слышь, мальцы плещутся, все бы им играть! Лодочки в пруду пускают. Из бани как раз в пруд попадешь. Сам копал! Чиста водица, ровно слеза, а холодна – дух перехватит!

– Даже летом?

– Даже летом! В каждом постоялом дворе такие отрыты. Речушка под землей бежит, вот наверх и выпускаем.

– Умно!

– На том и стоим!

– Топи баньку, хозяин. И мы стоять будем!

Ударили по рукам. Вои ушли, а Тычок остался. Утрясут с хозяином денежные дела.

Безрод не произнес ни слова, – говорил Щелк. А хозяин, уж на что навидался в жизни, все косил краем глаза на воеводу пришлых, расписанного, точно летняя радуга. Тяжко, видать, пришлось воителю. Оставив на ладьях стражу, перешли на постоялый двор с красным яблоком на вывеске. А хозяину будто полегчало, – аж в улыбке расплылся. Видать, не привык к тишине, словно болел, пока двор пустовал. Мальчишки, дети хозяина, провожали боянов по хоромам. Слуги разводили огонь, били птицу, топили баню, парни весело перешучивались. Добрались! Все!

– Парку подбавь!

– Ох, Тычок, не жалей квасу!

– Что есть плещи, чтоб шипело в печи!

Парились и от удовольствия гоготали во все горло. Хлестались вениками, обдавались парком, бросались в пруд. Уже ничто не мешало Безроду париться с воями, видели всё, что прятал. Попеременно Моряй, Рядяша, Неслухи мяли воеводу, в горсти собирали, ровно кожемяка кожу. Синяки встали по всему телу, после скалы Безрод сделался пятнист, ровно пегая корова.

– Больно жесткий ты, воевода, – Неслух гонял кровь по телу Безрода огромными ручищами. – Чисто бревно мну.

– Полегче! То-то и оно, как бревно мнешь! Со скалы жив ушел, так неужели у тебя в ручищах помереть придется?

Неслух грянул хохотом, а Безрод поморщился. На скале едва слуха не лишился, – тут свои норовят оглушить. Здоровяк весело рокотал над самым ухом, чисто летний гром, от всей своей широченной души.

А вода в пруду и впрямь оказалась чиста, ровно слеза, и холодна, аж дух захватило. Неслухи, наверное, полпруда выплеснули, когда вдвоем прыгнули. Прыгнули – и ну давай друг друга топить, а там и Рядяша за Моряя принялся. Безрода так и заболтало на волнах, что подняли эти четверо. Как буря в лохани. Несколько раз Сивый уходил обратно париться, да так распарился, что в сумраке светиться начал. – Сей же миг зашипит, – прошептал Гюсту Ледок. – Только прыгнет в воду, и не станет пруда. Весь в пар уйдет!

– Не жаль, – кряхтел кормчий. – Новая набежит!

Шутки шутками, но вои в пруду на самом деле замолчали, обратившись в слух. Слушали. Может, и впрямь зашипит?