Почти сразу же в верхней части экрана появились слова: «ЗАГРУЖАЕТСЯ… 1 ИЗ 25».

«Ах ты, мать твою!» — с широкой улыбкой подумал он и заторопился в спальню, чтобы успеть одеться, пока грузится почта.

Завязывая галстук, он услышал звук гонга, оповещавшего, что компьютер закончил загрузку почты, и вернулся в гостиную. На часах было четверть восьмого. Он прикинул, не стоит ли прямо сейчас просмотреть почту или же заняться этим на работе.

После секундного раздумья он отключил лэптоп, закрыл крышку и положил его в портфель. Он успеет вовремя. Почту он прочитает в кабинете, и никто не будет знать, чем он там занят. Прихватив ключи от машины, он выскочил из дома, сгорая от желания узнать, кто же попался в его сеть.

Монти выпало плохое утро. У отца, из-за смерти Уолтера Хоггина, было ужасное настроение, и оно все ухудшалось оттого, что затерялась какая-то папка. Он клялся, что видел ее в кабинете всего пару дней назад, но Монти не сомневалась, что ее куда-то засунули во время переезда из Беркшира. Если найти ее не удастся, то на уик-энд придется ехать в их старую лабораторию и заниматься там поисками, а ее эта перспектива не радовала. Было жаль тратить рабочее время, и угнетало совершенно пустое здание.

В нем оставалась лишь горсточка прежних сотрудников, подчищавших то, что еще оставалось, а через месяц и их не будет: одних искушал ранний уход на пенсию, а других ждала работа на заводе «Бендикса» в Рединге, где скончался Уолтер Хоггин. Но конец эпохи символизировал не столько переход в «Бендикс Шер», сколько смерть Уолтера, и она с содроганием думала о похоронах.

Сразу же после десяти она добралась до здания Бендикс и нашла сообщение от Коннора Моллоя, что он ждет ее звонка, но, набрав его номер, услышала голос автоответчика.

Она вернулась из Амбара, расположенного этажом ниже, — это прозвище было дано объемистому хранилищу досье, которое служило архивом для всех лабораторий, где каждый уик-энд автоматически распечатывались с компьютеров копии всех документов и записей о ходе исследований. Они хранились в несгораемых шкафах. Но и там ее поиски не выявили никаких следов исчезнувшего досье.

Монти уже вставляла карточку-пропуск в замок своего кабинета, как услышала звонок телефона. Влетев в помещение, она успела схватить трубку.

— Алло?

— Мисс Баннерман? Доброе утро. Наконец-то мы установили связь.

— Мистер Моллой! Привет. — Теперь, когда она чувствовала всё крепнущие дружеские связи с этим человеком, эта формальная вежливость показалась ей особенно абсурдной. — Как ваш переезд?

— Благодарю вас, никаких проблем. Если не считать, что у меня еще нет мебели. — Он помолчал. — А как у вас дела?

— Не очень. Я… — Через окошко в дверях она глянула в коридор, увидела, как из лаборатории напротив выходит техник, толчком закрыла свою дверь и понизила голос. — Можем ли вы встретиться где-нибудь снаружи? Мне надо поговорить с вами. Вы свободны во время ланча?

— Нет… у меня состоится встреча. Похоже, что у меня окно прямо сейчас… устраивает?

Монти посмотрела на часы. Десять минут двенадцатого.

— Да.

— Как насчет того самого места, где мы сидели за ланчем? Через десять минут.

— Отлично.

Повесив трубку, она отметила, что у нее дрожат руки.

В «Венеции» стояло спокойствие середины утра, которое наступает между завтраком и ланчем. Монти пришла первой и, не снимая плаща, сразу же направилась в ту нишу, где они недавно сидели.

Она опередила Коннора всего на минуту. Открылась дверь, и он вошел в пальто с поднятым воротником, сжимая в руках свой портфель. Его вид немедленно вызвал у нее чувство спокойствия.

Подойдя к ней, Коннор мрачно улыбнулся.

— Привет, — сказал он, подтягивая к себе стул и садясь. — Я хочу показать вам кое-что интересное.

— Вот как?

Все в нем казалось таким надежным и уверенным, даже движения его сильных рук, когда он расстегивал портфель и вынимал оттуда лэптоп. Подошла официантка. Видно было, что в ней течет итальянская кровь.

— Что вы предпочитаете? — спросил Коннор.

— Только капучино.

— А я возьму двойной эспрессо — и булочку. Возьмите и себе, — предложил он Монти, — они тут в самом деле неплохие.

Она улыбнулась его аппетиту. С каждой минутой, что она проводила в его обществе, ее все сильнее тянуло к нему.

Официантка отошла.

— С вами все в порядке, Монтана? Вы очень бледны.

Монти подождала, пока официантка не удалилась на безопасное расстояние, и посмотрела на американца.

— Вы помните, я рассказывала вам во вторник, что попросила нашего прежнего старшего лаборанта Уолтера Хоггина поинтересоваться, не может ли он раздобыть несколько образцов «Матернокса».

— Да, помню.

— А вчера он умер. От сердечного приступа.

Коннор нахмурился:

— Сколько ему было лет?

— Шестьдесят шесть.

— Он когда-нибудь страдал сердечными заболеваниями?

— Насколько я знаю, нет.

Он помолчал.

— Где это случилось?

— В лаборатории «Бендикса» в Рединге, где он работал.

— В какую больницу его доставили?

— Я… я не знаю. А что?

— Вы не знаете, это была общественная больница или «Бендикса»?

— Больница «Бендикса»?

— Конечно… одна из его клиник… обычно туда и отвозят сотрудников компании.

— Мне сказали, что он умер в машине скорой помощи.

Официантка принесла кофе, две пухлые круглые булочки и удалилась. Уставившись в свой эспрессо, Коннор сказал:

— Вы попросили мистера Силса раздобыть вам информацию и капсулы — и он погиб. Этим делом занялась журналистка — и погибла. Затем вы попросили о помощи мистера Хоггина — и он скончался. Что-то многовато совпадений.

— Где тот рубеж, за которым вы перестали верить в совпадения? — спросила она.

Он рассматривал булочку.

— Когда вы росли и расставались с детством, на определенном этапе вы тоже перестали верить в фей и Санта-Клауса. В этом взрослении нет никакой определенной даты, это постепенный процесс — так? Вы медленно осознаете, что вещи и события имеют другой смысл, нежели тот, к которому вы привыкли, — и вот тогда-то вы начинаете прозревать истину.

— Думаю, что сейчас я как раз на этой черте, — сказала Монти. — Думаю даже, что на самом деле миновала ее.

Коннор взял свою булочку, откусил кусок, слизнул заварной крем, проглотил разжеванный кусок и, словно экспонат, поднял булочку к ее глазам.

— Видите глазурь?