– Григорий Александрович, имейте милосердие. Молодой человек и без того насмотрелся и наслушался ужасов.

– Это, душа моя, ещё не ужасы. Ужасы начнутся, когда сюда придёт Будённый.

Будённый. Как проклятие, как имя нарицательное наступающего ужаса и хаоса произносилась эта фамилия по всему Крыму. «Будённый», – говорили в отступающих частях. «Будённый», – повторяли в городе. Сведения и слухи об огромных массах красной конницы, переправившейся через Сивашский залив и вышедшей на Литовский полуостров, большинство крымчан связывали с именем этого командарма. Что было совершенно несправедливо. На крымскую землю первой вступила совсем не эта армия. На южный берег Сиваша в межозёрное дефиле Солёное-Красное вышли части Второй конной армии под командованием Филиппа Кузьмича Миронова.

Ликвидируя угрозу окружения, вышедших, казалось бы, на оперативный простор 51-й и Латышской дивизий в районе станции Юшунь, части Миронова накрепко схватились с конным корпусом генерала Барбовича. В ожесточении суточного боя вызревало новое, большое сражение. Конное… Оно и произошло.

Под Карповой Балкой корпус Барбовича с Кубанской кавалерийской бригадой при поддержке офицерских батальонов корниловской и дроздовской дивизий создал угрозу красным частям в районе Армянского Базара. Под ударом белых также оказались тылы 51-й стрелковой дивизии красных.

Предстояло неминуемое крупное сражение конных соединений. Оно, казалось, и началось, когда ряды красной и белой конницы, с полным осознанием ответственного момента борьбы за Крым, сосредоточились и начали стремительное сближение. Казалось, что ничего более страшного и кровавого не может и произойти, как только непримиримые враги сшибутся друг с другом в жуткой и отчаянной рубке встречного конного боя. Такой жестокой рубки, которая должна была состояться, наверное, не было бы со времён наполеоновских войн. Но произошло нечто ещё более кровавое и невообразимое, одновременно и современное, и до фантастичности обыденное событие. Такого не было даже под Бузулуком…

При сближении с противником красные эскадроны вдруг стали расходиться в стороны своих флангов. Конница белых всё более оказывалась в неуправляемом и катастрофическом положении, когда разрывать свой строй, чтобы начинать преследование уклоняющегося противника, было невозможно. Становилось невозможным и сохранить прежний наступательный порыв, коль скоро противник предпочитает уйти от прямого столкновения. Нервозность неуправляемой ситуации от всадников передалась лошадям. Передовые ряды белой конницы стали смешиваться. В то время как все последующие волны конников стали напирать на передние. Они точно грубо толкали в спину терявших порыв передовых всадников.

Здесь и произошло то, что в будущем одни ненадолго посчитали великой победой, а другие сочли своим величайшим коварным и подлым разгромом. В центре порядков красной конницы оказались тачанки пулемётного полка Кожина из экспедиционного корпуса Махно. По всем документам советского периода эта воинская часть прошла под названием Особая кавалерийская бригада 2-й конной армии под командованием Семёна Каретникова (Семёна Каретника).

Махновцы на своих тачанках, вылетев вперёд, теперь одну за другой останавливали пулемётные повозки. И вот сначала один, затем второй, и третий, и четвёртый пулемёт ударили свинцовыми струями по рядам белогвардейской конницы. Слаженно, заранее отрепетировав в прежних боях эти маневры, махновцы выставляли и выставляли на импровизированные огневые позиции новые и новые тачанки. Пока все двести пятьдесят пулемётов экспедиционного корпуса не начали одновременно расстреливать свой боезапас в ряды летевшей на них белогвардейской конницы.

Плотность огня была такова, что за несколько минут пулемёты выкосили в боевых порядках белых огромный кровавый коридор, устеленный трупами людей и лошадей. Ни до, ни после ничего подобного в военной истории не было. Можно только посчитать. И эти расчёты в прямом смысле убийственны. 250 пулемётов со скорострельностью 250–300 выстрелов в минуту. Это не менее 62 500 пуль в одну минуту. Более тысячи выпущенных пуль в одну секунду! На относительно узком пространстве фронта.

Красная конница, заново выстроившись для атаки на своих флангах, начала преследование смешавшихся и рассеянных белых частей. Белые бежали. Отдельная кавалерийская бригада, двигаясь переменным аллюром, к вечеру 11 ноября настигла отступающего противника. Вслед за махновцами в плечи отступающих белогвардейцев мёртвой хваткой вцепились 2-я и 21-я кавалерийские дивизии. К восьми часам утра следующего дня указанные части вышли к станции Джанкой. А южнее Джанкоя у станции Курман-Кемельчи основные части Второй конной медленно, но верно уже ломали плохо организованное сопротивление смешавшихся при отступлении других частей Русской армии генерала Врангеля. К вечеру двенадцатого ноября дело было кончено. Захватив за три дня свыше двадцати тысяч пленных, огромные запасы вооружения и другого военного имущества, окровавленная, потрёпанная в боях армия Миронова вместе с махновцами остановилась перед зрелищем бегущего противника.

Путь в Крым был окончательно открыт. А что до Будённого, то только на другой день, 13 ноября, когда Врангель объявил эвакуацию, конармия товарища Будённого ступила на крымскую землю.

В крымских портах полным ходом шла погрузка на военные корабли и гражданские пароходы. За сам факт эвакуации сначала упрекнут, а затем обвинят красного командарма Филиппа Кузьмича Миронова – лихого казака, дослужившегося в царской России до звания войскового старшины, иначе говоря, подполковника, и получившего пожизненное дворянство. Награждённый офицерским Георгием и четырьмя другими царскими орденами, в Красной армии командующий Второй конной Миронов был награждён почётным революционным оружием и орденом Красного Знамени. Уже однажды арестованный, приговорённый к расстрелу и помилованный в 1919 году, он будет снова арестован в феврале 1921 года. Через три месяца после описываемых событий.

Именно конных мироновцев и махновцев встретил Суровцев на улицах Симферополя. «Столько тачанок не могло быть ни у кого, кроме махновцев», – сразу понял он. «Не возьмёшь», – самодовольно гласили надписи спереди. «Не догонишь», – нагло заявляли надписи сзади тачанок. Можно было посчитать эти передвижные пулемётные гнёзда за трофейные. Но куплет песни, которую распевали под гармошку подвыпившие, до зубов вооружённые, израненные победители, не оставлял никаких сомнений в том, кто захватил город:

А первая пуля, а первая пуля…

А первая пуля, дура, ранила коня.

А вторая пуля, а вторая пуля…

А вторая пуля, дур-ра, ранила меня.

И уже не только махновцы, но и красноармейцы-мироновцы подхватывали припев:

Любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить!

С нашим атаманом не приходится тужить!

– Это не части Будённого, – авторитетно заявил генерал Серову-отцу.

– А кто же тогда ещё это может быть, если не Будённый? – удивился отставной адмирал.

– Почему-то махновцы…

– И что вы намерены предпринять?