В один из приездов дочери в Москву я ее спросила: «Какие у тебя впечатления о России?» Она ответила: «Очень странные здесь женщины, они так себя несут!» Алена говорит по-русски, но некоторые слова употребляет как-то по-английски. У нас говорят — «накрасить губы», а она мне советует — «надень помаду». Так же и здесь: «очень женщины себя несут». Я: «В каком смысле?» Она говорит: «Все на каблуках, все в макияже.» (она говорила про молодых). Может быть потому, что Алена из Калифорнии, а там все в сланцах, во вьетнамках. Она еще обратила внимание: им кажется, что они такие модные, фейшн, а на самом деле все одеты по какой-то не такой моде. «Во всяком случае, — подвела итог моя дочь, — для меня они выглядят странно и смешно».

После Калифорнии, куда ни поедешь, все кажется серым. Особенно для нас, поскольку мы жили в горах. Даже если над Лос-Анджелесом нависали тучи, облака или смог, мы оказывались над ними. У нас как с утра появлялось солнце, так оно и светило до вечера, если только не было каких-то особых аномалий, как они говорят, «шторма», то есть просто шел снег или капал дождь. В самом Лос-Анджелесе, конечно, постоянный смог, но я, переехав в город, жила неподалеку от океана, там дует бриз. К одиннадцати все, что могло, нагревалось, смог растворялся, и опять сверкало солнце. Конечно, ненастные дни были, но очень редко; в основном солнечные. Такой климат совершенно по-другому тебя настраивает, другое восприятие жизни, настрой большей частью оптимистический.

Люди приветливые — а почему не быть приветливым, если солнышко светит и птички поют? Я утром бегала вдоль океана. С одной стороны вода, с другой стороны пальмы, за ними выше — горы, покрытые снегом. Это картинка Лос-Анджелеса. Может быть, из-за этой погоды народ почти поголовно подтянутый и очень спортивный. Спорт — это стиль американской жизни, но особенно ярко он выделяется в Калифорнии. У многих стиль жизни, как они говорят, «активити». В школе нет уроков физкультуры, есть активити, час активности.

Калифорнийцы — люди мобильные, легко знакомящиеся, с ними нет проблем заговорить. Это не значит, что они тебя пустили в свое сердце или в душу. Они любят без труда сходиться, разговаривать, свободно идти на контакты, чтобы больше в жизни узнать. Люди настроены на то, чтобы общаться с людьми. У нас настроены, как бы так сказать, чтобы самой не было обидно: или предотвратить агрессию, которая на тебя идет, или самому учинить какое-то хамство. Мы все время в соответствующих позах: или в защите, или в нападении, но почти никогда не настроены на дружеский лад. Проблема наших людей — это, вероятно, проблема недружественного климата.

В самые первые свои выезды за рубеж, когда я возвращалась, меня спрашивали: ну как там, за границей, мы сильно отличаемся? Я отвечала: в нашей стране все хорошо, но вот с климатом нам не повезло. Как это объяснить? Низкое небо тебя буквально придавливает. Даже на меня с моими полутора метрами все равно давит. А осень в Питере такая, что я легко понимаю: только в этом городе можно было устраивать революцию. Там небо у тебя сидит на голове, как козырек кепки.

В Москве еще как-то модно загорать. Питер — большей частью белотелый, губы бесцветные, волосики у всех тоненькие. Несколько лет назад Сашка навещал Аленку. Прилетел в Штаты, не прилетел — не знаю, не звонит. Я сама набираю его номер: «Шура, ты как?» Он говорит: «Как ты думаешь, мать, где я сейчас нахожусь?» Я ему: «Сидишь на берегу океана». Он говорит: «Как ты догадалась?» Я же сама, как прилетаю, доезжаю до дому, раскладываю вещи и первое, что делаю, — иду на берег океана. И каждое утро думаю: как жаль, что мы этого лишены!

Я могу сказать, что у американцев меньше внутренней свободы, чем у нас. У нас, безусловно, лучше образование и есть цель в жизни. Я не видела в Америке людей из России, чтобы они стояли с протянутой рукой. Все как-то устраиваются, нелегко, конечно, поскольку почти все проходят через сложную адаптацию. Часть людей она ломает. Им казалось, что, затратив столько усилий, чтобы добраться до Америки, они тотчас должны получить красивую жизнь. А оказывается, надо работать в два, в три раза больше, чем в Союзе. Однажды я Карло Фасси в шутку сказала: не нравится мне ваш капитализм, я в нашем социализме работала меньше. А если кроме шуток, то мы имели охрану труда, большой оплачиваемый отпуск. Мне с трудом удалось ему объяснить преимущества советского строя для тех, кто не хотел вкалывать. В Америке совершенно иное отношение к труду, но, думаю, мы потихоньку идем в ту же сторону, хотя наши социальные гарантии, даже такие маленькие, больше, чем в Америке.

Что меня совершенно поразило за океаном — передвижение. Там без машины ты никуда не попадешь: ни на работу, ни в ресторан. На дороге масса всяческих ограничений. Машина — не только средство передвижения, но и реальная уголовно наказуемая ответственность. У нас люди совершенно по-другому относятся и к вождению, и к поведению за рулем. Наши юркие мужички как угодно пролезут, чтобы быть на полколеса впереди. Я в Москве поверила, что у нас в стране действительно хорошие шахматные традиции. Все ездят в шахматном порядке: как любой более или менее опытный шахматист, все делают ход, а три держат в уме.

Наши автомобильные вычисления американцам не то чтобы непонятны, они вне их логики передвижения по улицам. Ладно, я понимаю, молодые юнцы бесятся, или восточные наши народы должны показать себя людям. Но такое всеобщее вождение для меня загадочно, как пресловутая отечественная душа. Я раньше на американцев, которые не показывали поворот (в основном, как потом выяснилось, это были мексиканцы), ругалась: ковбои чертовы, сели на коня и поехали. Но езда в Москве куда как круче. Будто нет ни законов, ни правил. Городское автомобильное движение живет своей особой жизнью. Никогда не поймешь, где можно машины ставить, где нельзя. Там же полно указателей, и все до мелочей расписано. С одной стороны, нас, российских людей, такая аккуратность бесит, а с другой, приятно жить, когда вокруг порядок.

В Америке есть анекдот: русский вырвался на фривэй и летит во всю мочь. Его догоняет шериф с мигалками, останавливает, говорит: у вас скорость большая, вы нарушили правила. Русский: какая скорость? Везде же стоит знак «сто одна миля», я и не еду больше ста (то есть 160 км в час). Тот ему: это сто первый фривэй. Тут наш начинает дико хохотать. Полицейский у него спрашивает: а что вы так смеетесь? Тот в ответ: да у меня приятель поехал по четыреста пятому. Это скорее не анекдот, а быль, наших по скорости сразу можно на дороге вычислить.

В молодости друзей было много, особенно в студенческие годы. А потом нас жизнь разбросала, осталось только несколько человек, с кем я часто общаюсь. Начало дружбам положила первая спецшкола, где полкласса у нас составляли дети из образованных еврейских семей, о чем мы тогда и не знали, но прежде всего и не задумывались. Как только появилась возможность, многие мои одноклассники и учителя уехали из Союза. Я встречалась с некоторыми из них в Америке, но у меня со школьными друзьями отношения не очень складывались, так как я всегда была сверхзанятой. Тем более после восьмого класса я ушла из спецшколы, несколько месяцев проучилась в обычной общеобразовательной школе, там вообще ни с кем не успела толком познакомиться. Потом я оказалась в вечерней школе в так называемом «моисеевском» классе. Все, кто занимался в те годы фигурным катанием на СЮПе, «Динамо» или в ЦСКА, прошли через эти классы, где главный контингент — будущие танцоры знаменитого ансамбля. Школа стоит на том же месте. Я мимо этого здания проезжаю по Каляевке чуть ли не ежедневно.