— Женская логика, — отмахнулся возбужденный дискуссией эскулап. — Как бы я изучал болезни этого края, оставаясь в Германии, а? — Он рассмеялся, распахивая перед спутницей еще одну дверь.

— А надо ли их вообще изучать? — спросила Мадлен, входя в большую гостиную. — Кстати, в твоих покоях кто-нибудь бодрствует?

— Сейчас час ночи, — напомнил Фальке. — Прислуга вся спит. У главных ворот сидит сторож, который тоже наверняка видит сны. Раньше лишь Яантье засиживалась допоздна, но теперь ее со мной нет, и мне помогают пришлые египтянки. Они днем работают, а на закате уходят, чтобы не нарушать местные законы.

Мадлен изумленно уставилась на него.

— На это имеется разрешения судьи Нумаира?

Фальке потер щетинистый подбородок.

— Да я его и не спрашивал, — с нарочитой беспечностью сказал он.

Мадлен застыла на месте.

— Ты действительно не обращался к нему? Я правильно поняла?

Фальке поставил корзинку на сундук возле окна.

— С какой стати мне к нему обращаться? Он бы опять потребовал денег, которых у меня совсем мало, а после начал бы вымогать еще и еще. Деньги нужны на лекарства. Ни на что другое я тратить их не могу.

— Но нанять мусульманок — ты ведь их нанял? — без разрешения — значит своими руками создавать себе трудности. Как, впрочем, и им. — Мадлен прикоснулась к его руке. — Не хочу волновать тебя, Фальке, но послушай меня: спрячь подальше свою гордость, раскошелься и заплати судье столько, сколько он спросит, иначе последствия окажутся прос… — Она запнулась на полуслове, увидев, что он ее вовсе не слушает, а разглядывает окно, превращенное ночной тьмой в высокое зеркало.

Фальке смущенно рассмеялся.

— Гляди. Ты должна стоять вот где. — Он показал рукой, куда надо смотреть. — Но тебя там нет.

— Просто так падает свет, — пробормотала Мадлен, лихорадочно пытаясь придумать, чем бы отвлечь его от окна.

— Нет, тут дело не в свете. Видишь, позади тебя находится резная доска. По всем правилам, мы не должны ее видеть, но мы ее видим. Как замечательно… — прошептал он, словно боясь развеять волшебный мираж. — Отражения нет вообще.

— Иллюзия, — отмахнулась Мадлен, испытывая неловкость.

— Нет, это нечто иное. Ты ведь об этом мне уже говорила… о переменах в твоей сущности и так далее, но я, признаться, не очень поверил тебе.

— Я говорила, что в тысяча семьсот сорок четвертом году умерла, — намеренно жестко сказала Мадлен, — а через сутки воскресла. Теперь ты мне веришь?

— То, что я вижу, вполне убедительно, — хмыкнул с нарочитой иронией Фальке, показывая тем самым, что он ничуть не взволнован, хотя это было не так. — Но… немного ошеломляет.

— Пустое, — уронила она. — Воспринимай это как часть меня, вот и все.

— Да, разумеется… Так, наверное, и нужно, — пробормотал врач, — однако… Однако я в жизни ничего такого не видел, — заявил озадаченно он.

— Считай, что это мой единственный недостаток. — Мадлен старалась не смотреть на окно. Она так и не смогла свыкнуться с отсутствием своего отражения в зеркалах. Попытки вглядеться в них обычно заканчивались приступами сильнейшего головокружения.

— Нет, это все-таки удивительно, — пробормотал Фальке и, подавшись вперед, поскреб стекло кончиком ногтя. — А если бы кто-нибудь подошел к окну с той стороны, он бы тебя увидел?

— Конечно. Точно так же, как ты видишь меня. — Мадлен положила голову ему на плечо. — Не думай об этом. — Потянувшись губами к его шее, она тихо спросила: — Ты отведешь меня в спальню?

— Разумеется, нет, — возмутился наигранно Фальке, но все-таки спрятал глаза. — Разве такое возможно в порядочном доме? Ты ведь не хочешь, чтобы нас обвинили в распутстве. Я перенес подушки в кладовую, где хранятся всякие травы. Вполне безопасное место.

— Да, действительно. Кому придет в голову, что оно просто создано для любовных свиданий? Ведь даже если нас там увидят, мы всегда сможем сказать, что занимались приготовлением снадобий, — поддела своего чересчур щепетильного кавалера Мадлен. — Правдоподобно, не правда ли, и очень логично?

— Перестань, не дурачься, — пробурчал Фальке, беря ее под руку и выводя в коридор. — Просто я не хочу, чтобы утром прислуга шепталась. Это ни мне, ни тебе не нужно. — Он открыл дверь в небольшую комнату. — Как думаешь, свет приглушить или оставить как есть?

— Оставь только свечи, — сказала Мадлен, заметив единственный канделябр на столе, уставленном горшочками с тимьяном и розмарином.

Фальке послушно принялся гасить настенные лампы.

— Если верить легендам, ты должна хорошо видеть в темноте. Это так?

— Да, а яркий свет мне, наоборот, неприятен. — Мадлен сдернула с плеч косынку и приступила к кропотливой процедуре расстегивания сорока четырех пуговок на спине.

— Не возись, — сказал Фальке, задувая последнюю лампу. — Я это сделаю сам.

— Как пожелаешь, — улыбнулась Мадлен и, вскинув руку, мягко обхватила его за шею.

— Ты роковая женщина, — прошептал Фальке. — Я уже был готов стать настоящим пустынником, и вдруг… — Не размыкая объятий, он расстегивал пуговки — одну за другой, пока ее платье не распахнулось от шеи до талии. — Ты специально все это подстроила, да? Ты очаровала меня и заставила полюбить себя, правда? — Каждый вопрос Фальке сопровождал поцелуем и в конце концов задохнулся. Она выскользнула из кисейного облака, которое упало к ее ногам, и осталась в батистовой тонкой сорочке — очень простой, но отделанной кружевами.

— Я не могу никого заставить себя полюбить, а если бы и могла, то не стала бы это делать. В такой любви для меня нет никакого вкуса, — сказала без тени кокетства Мадлен. — Если ты любишь меня, то только потому, что любишь, а вовсе не потому, что тебя кто-то околдовал.

— Я ведь шучу, — Фальке, почувствовав, как она напряглась, пошел на попятный. — Я никогда ничего такого не думал.

— Разве? А не ты ли недавно предполагал, что я, подобно Месмеру, способна управлять другими людьми, проникая в их разум? — Мадлен привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку. — Так вот, — продолжила она бесшабашно, — я училась у того же учителя, что и Месмер. Я действительно могу управлять людьми, погружая их в сон, после чего получаю от них то, что мне нужно. Я проделывала это множество раз. Так выживают большинство из нас, хотя это все равно что питаться мякиной. — Глаза Фальке расширились, и Мадлен поспешила добавить: — Они ничего плохого не чувствовали. А утром испытывали приятное утомление, напоминавшее о ночных грезах… Ты по-прежнему сомневаешься? — спросила она и осторожно попятилась, наблюдая за Фальке.

Тот покачал головой.

— Нет, не сомневаюсь. Просто никак не могу представить тебя в такой роли.

— Придется представить. — Мадлен через голову стащила с себя сорочку, оставшись в корсете и в черных чулках. — Ты меня осуждаешь?