В статье со злобой говорилось, что больше всего не повезло «Дейли ньюс»: они выставили себя дураками, потому что попались на уловку и заплатили восемьдесят тысяч за письмо, которое оказалось мистификацией. В заметке даже приводились таблицы, где сравнивался тираж обеих газет — у «Дейли пост» за последние три месяца появилось четыреста тысяч новых подписчиков.

— Единственное, что удалось «Дейли ньюс» — увеличить популярность нашей замечательной колумнистки, Роуз Костелло, — с улыбкой зачитал Тео. — Она будет продолжать помогать вам в проблемных ситуациях, как всегда, сочетая доброту и здравый смысл.

Я читала эти строки с рассеянным интересом, будто все это произошло не со мной. К первой странице была прикреплена записка от Рики: Извини меня, Роуз. Я понял, что ты поступила правильно, не показав мне письмо. Завтра мы первым делом поговорим о твоем новом контракте.

— Боже, он передо мной извинился, — изумленно произнесла я, улыбаясь, как чеширский кот. — Чудеса творятся.

— Что ж, после всего этого ты должна попросить у него прибавку, — посоветовал Тео. — Двадцать процентов как минимум.

— Пять, — отрезал Рики на следующее утро.

— Двадцать, — сладким голосом повторила я.

— Это уж слишком.

— Мне все равно. Пострадало мое достоинство, моя репутация, и мое слово было поставлено под сомнение.

— Тогда десять. — Да пошел ты, подумала я. Повернулась и направилась к выходу. — Четырнадцать. — Я коснулась ручки двери. — Пятнадцать? — Я открыла дверь и шагнула в коридор. — Ну ладно, так уж и быть! Шестнадцать. — Уж лучше я останусь без единого пенни. — Семнадцать с половиной? — ворчливо произнес он. — О'кей, о'кей, двадцать так двадцать.

Я обернулась.

— Спасибо, Рики. И двадцать процентов для Беверли.

— С чего это?

— Она не просто администратор, но еще и помогает мне отвечать на письма.

Он вздохнул.

— Ну ладно, уговорила. Будет ей двадцать процентов.

— И деньги на транспортные расходы — ей приходится ездить на такси.

Он кивнул.

— Вот. — Он подвинул мне контракт. — Распишись на пунктирной линии. Договор еще на один год, предупреждение об увольнении за месяц с обеих сторон. Но мы не собираемся тебя увольнять. Ты же теперь самая знаменитая журналистка в стране. Рейтинги скакнули вверх.

Вернувшись на рабочее место, я с удивлением осознала, что меня не радует новый контракт, — я всего лишь испытывала облегчение, что не придется продавать дом.

— Как все прошло? — спросила Беверли.

Я ей рассказала. Она пришла в полный восторг.

— В отделе персонала сейчас оформляют твой новый контракт. — У меня зазвонил телефон. — «Дейли пост», колонка скорой помощи, — весело проговорила я.

— Роуз? — Мое сердце сделало сальто. — Это Эд.

— О, Эд, привет, — выдавила я безразличным тоном, хотя в животе все переворачивалось и бурлило, как в барабане стиральной машины. — Как поживаешь?

— Нормально. Только что увидел газеты и хотел сказать, ну, что я рад, что так все обернулось… Ты же все еще моя жена…

— Это ненадолго, — ощетинилась я.

— Ненадолго, это точно, но мне было очень неприятно, что на тебя так нападают. Я же знаю, как много значит для тебя работа, и рад, что ты получила ее обратно.

Я рассеянно выдвинула ящик для канцелярских принадлежностей, и оттуда выпорхнули два кружочка конфетти.

— Спасибо, Эд, — сказала я. Конфетти грациозно описали в воздухе спираль и опустились на пол, словно семена сикомора. — Очень мило с твоей стороны. — Я подняла конфетти и внимательно прочитала надпись. Наве4нов2ем… Возникла неловкая пауза: было непонятно, кто первым повесит трубку. — Ну что ж, мне пора заняться работой, — сказала я. — Я очень занята.

— Ну разумеется. Неужто Виктория Бэкхем жалуется на личную жизнь? — произнес он с натянутой усмешкой.

— Нет, Мик Джаггер.

— Ха-ха-ха-ха!

— И Гвинет Пелтроу.

— Ну разумеется.

— Ну ладно… пока, Эд.

— Пока, Роуз.

— Пока…

— Пока.

— Может, хватит говорить «пока»?

— На самом деле.

— И что же ты не вешаешь трубку?

— Ну… я только что вспомнил кое-что.

— Что? — Я перебирала шариковые ручки в стаканчике. — Что ты вспомнил?

— Ну… — Он явно нервничал. — Я тут недавно делал уборку и нашел кое-какие твои вещи, вот я и подумал, может, ты…

— Что?

— Может, ты захочешь, чтобы я тебе их привез?

В среду вечером, в семь часов, я тайком следила за Эдом из окна спальни. В животе трепетали бабочки, грудь вздымалась, как аккордеон, и вот, в пять минут шестого он подъехал на корпоративном БМВ. Вышел из машины, открыл багажник и забрал большую картонную коробку. Услышав скрип калитки, я бросилась к зеркалу, глубоко вздохнула, чтобы успокоить дыхание, потом спустилась вниз и открыла дверь. Он стоял на пороге, ослепляя меня своей красотой, в брюках кремового цвета, темно-синем блейзере и клетчатой рубашке с расстегнутым воротом. Но под его выразительными карими глазами залегли темные тени, будто он страдал от бессонницы.

— Очень мило с твоей стороны, — вежливо сказала я. — Не стоило беспокоиться. — Я заглянула в коробку. — Из-за такой ерунды! — со смехом добавила я. Лучше бы отнес это барахло в Оксфам[51]! — В коробке была уродливая картина, купленная мной в Риме, отвратительный керамический горшок, сделанный мной собственноручно на гончарных курсах, старые видеокассеты «Доктора Кто»[52], школьные папки и десяток виниловых пластинок.

— Я подумал, что эти вещи дороги тебе как память, — нежно проговорил он.

— Ну спасибо. Вообще-то, ты прав. И где ты все это нашел?

— На чердаке.

— О. Я и забыла, что закинула туда эту рухлядь.

Он протянул мне коробку, и мы стояли, смущенно улыбаясь друг другу, как тинейджеры на школьной дискотеке. От напряжения у меня свело челюсть.

— Хмм. Может, зайдешь в дом?

— Если это удобно, — неуверенно произнес он.