— Зачем столько приносить? И вообще, ты слишком много времени проводишь здесь, я чувствую себя виноватой.

— Я любуюсь своим рыцарским поступком в твоем лице, ведь я же тебя спас. Ты помнишь об этом?

— Как же я забуду, если ты каждый день напоминаешь?

— Ты должна быть благодарна мне и принять в дар намек… Держи.

Митя положил коробочку на грудь Анжелы, намек она поняла и не взяла, остудив его:

— Я понимаю, тебе жаль меня, ты хочешь помочь мне прийти в себя, поправиться. Но не стоит идти на жертвы. Моей жизни ничто не угрожает, ты можешь быть свободен.

Он обалдел! Он не узнавал Анжелы. После ранения ее как подменили, Митя только и выговорил с обидой:

— Какая ты злопамятная.

— Она зануда, — раздалось у него за спиной.

Это была Лена. Сунув градусник под мышку больной, она взяла коробочку открыла и ахнула:

— Какая красота… Анжелка, быстро надевай кольцо! (Пациентка убрала руку под одеяло.) Вот вредина. Да если бы не Митя, ты лежала в подъезде, истекая кровью, пока не умерла. Потом торчал до утра, пока тебя оперировали. Сидел здесь ночами, палату отдельную оплачивает, королеве. Его у нас все обожают! Неблагодарная. Митенька, она согласна, это все вредности, они пройдут. Дай руку! — рявкнула Лена. — Иначе останешься без капельниц, уколов и моей заботы.

В конце концов, Лена насильно вытащила руку Анжелы и надела кольцо. Потом забрала градусник, подмигнула Мите, сказав:

— Я к Сереже, его скоро выпишут. Мы пригласим вас к нам на ужин, у Сережи маленький домик от бабушки достался, там красота. А ты, Митя, звони, если что. Займемся воспитанием вместе.

Она убежала, еще раз подмигнув Мите у выхода. Он взял руку Анжелы с кольцом, поднес к губам, улыбаясь.

— Ты ненадежный, — сказала она. — Ты бросил меня в таком положении и ничего не сказал. Ты можешь бросить нас в любую минуту.

— Не, не, не! — Митя фактически поклялся.

Что ж, кольцо многое меняет, прежде всего статус. И когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, она не отвернула лицо к стене.

* * *

— Мы вышли на нее, но мотивировка неясна, многое неясно. Добейтесь признания — почему она совершала преступления.

Филипп Юрьевич шел за следователем Граниным по коридорам этого ужасного заведения — СИЗО! Не думал он, что однажды придется побывать здесь. А Гранин тем временем вдалбливал ему, словно дятел:

— Я понимаю, мое предложение вам не по душе, я вас ангажирую в качестве предателя…

— Это так и есть, — вставил Филипп Юрьевич.

— Да бросьте. У нас все доказательства есть — портсигар, кейс Джагупова, часы, улики вещь неоспоримая, в тканях платья сохранились частицы крови Софьи. Отвертеться не получится. Да и сознается она, просто лично мне не хочется, чтобы это было в протокольной форме. Ее будут проверять на вменяемость, нужно понять, что ею двигало, она же молчит.

Филиппа Юрьевича ввели в помещение, где стоял стол и два стула. Кругом пусто, голо. Вскоре ввели Асю, она осунулась, стала похожа на мокрого аистенка, который вырос, но еще не окреп, чтобы летать. Филипп Юрьевич обнял ее, она тоже, потом они обменялись несколькими фразами, дежурными и нелепыми, потом наступила пауза. Отец и дочь долго молчали, сидя напротив друг друга и глядя в глаза, но им отведено немного времени, поэтому начал Филипп Юрьевич:

— Ася, почему? (Она опустила ресницы и молчала.) Та девушка в парке… тоже ты, ведь так? (Она кивнула: да, я.) Почему?.. Ася…

Она не смотрела на него, своего отца, который помогал ей по мере сил. Сейчас ей стыдно, что именно его она обманула, Ася понимала: он имеет право знать, только он.

— Я… — заговорила она тихо, не поднимая глаз от столешницы. — Я… Она заставила меня поехать к нему. (Филипп Юрьевич догадался, о ком она говорит, — о Марине.) Я не могла не поехать, потому что она… я ее боялась. Не знаю, почему, но… боялась. Я знала, что там будет, а надеялась, что… не будет. Что-нибудь произойдет и… Мне было холодно от одной мысли, что с ним… Я надела свитер с воротником хомут, куртку… ветровку… Приехала на электричке. А он такой… старый… сальный… волосатый… Сначала выпить предложил и сесть на диван. Потом повалил меня и… и… Это было так противно… от него воняло. А у меня до него никого не было… Я ушла в ванную, меня рвало.

— Бедная девочка.

Вдруг Ася вскинула на него глаза, и он увидел, что это другая Ася, незнакомая, прожившая, по крайней мере, десять жизней.

— Так он и туда завалил, — сказала она уже другим тоном, жестким. — Я оттолкнула его и убежала. Но перепутала сторону, попала на кухню. Эта свинья думала, я играюсь с ним, бросился догонять. Я выхватила из подставки нож и предупредила: если не даст пройти, я заколю его. Дал. Я собрала вещи, выскочила голой во двор, там оделась и успела на электричку. Нож забрала.

Отца потряс скупой рассказ дочери, он вообще забыл, где находится, забыл о просьбе Гранина. Филипп Юрьевич и вопросы задавал, чтобы не следователю угодить, а самому понять Асю. Его, человека упорядоченного, жизнерадостного, умеющего ценить жизнь, интересовало, где и когда сломалась дочь.

— А как очутилась в парке?

— От вокзала шла пешком, решила сократить дорогу через парк, ведь у меня был нож. И знаешь, я уже ничего не боялась, как будто мне вживили другой моторчик, а он заработал по-другому, ты понимаешь меня?

— Да, Ася, я понимаю.

В подтверждение отец взял кисть руки дочери, она была безвольная и холодная, странно, что эта нежная ручка несла смерть. Филипп Юрьевич слегка сжал кисть, давая понять Асе, что он готов принять часть ее боли на себя.

— В парке встретила Нику. Случайно. И мне… мне вдруг захотелось ее напугать, напасть, причинить боль… Но чтобы она не узнала меня.

— Ты ее так не любишь?

— Ненавижу. Я отвернула воротник свитера, надела его на голову, а нижней частью закрыла лицо до глаз, он же большой. И кралась за Никой, кралась… А она вышла на поляну, где парень с девушкой любили друг друга. Папа, я вспомнила старую свинью, мне стало так обидно… За Стервой погнался парень, а девушка… осталась. А мне было обидно. Мне было очень обидно. Ну почему она с таким красивым парнем, а мне достался вонючий и старый урод? Почему я должна делать не то, что хочу, а то что надо… кому-то.

— Маме?

— Не называй ее мамой, — резко бросила Ася, рассердившись.

— Зачем ты ее убила?

— Девушку в парке?

И вдруг его красавица дочь подняла плечи. Она не знала! Филипп Юрьевич отер пот со лба платком и попросил:

— Дальше? Я хочу знать все.

— Мне хотелось ее искромсать, но тут зазвонил телефон. Это меня остановило. Я взяла трубку и услышала, как Глеб… так называла его девушка… как он зовет ее. Я убежала. А нож забыла. Но я в таком состоянии была… как будто отомстила.