Не милый я был, а безумно влюбленный.

Я разработал план. Надо было снять квартиру в Париже и увезти ее туда, похитить, пока Рэй в кафе с Жераром и Жерсоном, а Фернанда спит.

Я уехал в Париж. Снял маленькую квартирку на улице Ассомпсьон, в спокойном, тихом районе. Когда я вернулся, Рэй был в отъезде – уехал тушить пожары в Испанию.

Леони пропала!

Я искал ее повсюду. Не осмеливался расспрашивать о ней, чтобы меня не заподозрили. Воображал себе, что он убил ее, перед тем как уехать. Она не забеременела, вот он ее и уничтожил.

И вдруг наконец я встретил ее в «Карфуре».

Она выкладывала покупки на ленту кассы. Я проводил ее до машины. Она поблагодарила и сказала, что нам не следует больше видеться.

Какая-то непривычная кокетливая нотка звучала в ее голосе.

Что-то в ней появилось неуловимо легкое, веселое. Она изменилась. Изящно подведенные губы, аккуратно постриженная челка, маленькая забавная сережка в правом ухе.

Я сказал ей, что нашел квартиру в Париже. Что мы можем бежать туда вдвоем, воспользовавшись отъездом Рэя. Добавил, что ничего от нее не ожидаю, что она может распоряжаться квартирой так, как ей заблагорассудится. Я за все заплачу, у нее не будет никаких забот и хлопот. Она повторила: «Нет, Эдмон, не настаивай, оставь меня, пожалуйста!» Как будто я стал вдруг навязчивым, надоедливым. Она положила руку на мою и очень ласково, но твердо сказала:

– Это теперь не актуально. Забудь меня. У меня все в порядке.

Это было для меня шоком. Я почувствовал себя полным идиотом с этими ключами от снятой квартиры в кармане.

Ну, я развернулся да и пошел.

И в этот день на парковке возле «Карфура» я подумал: «Да будь ты проклята!»

Через некоторое время я узнал, что она беременна.

Я чуть с ума не сошел. Рэю все-таки удалось его черное дело. Он будет отцом. А я – дурак, неудачник.

Я осатанел от ярости. Вот тогда-то мы и подрались с Рэем.

На следующий день я встретил на платформе Соланж. Мы ехали в Париж в одном поезде. Я помог ей затащить багаж в вагон. Через три месяца я женился на ней.

Вот, ты все теперь знаешь.

– Вы, наверное, очень страдали, – сказала Стелла. – В этой истории все страдают.

– Я больше не хотел ничего о них слышать. Я избегал их, затыкал уши, когда о них говорили. Не хотелось больше быть жалкой марионеткой в их постановке. Она могла мне довериться. Знала ведь, что я люблю ее.

– Она встретила этого человека и увидела в нем свое спасение. Наверное, потом удар был очень жестоким.

– Тот еще негодяй! Такую женщину, как твоя мать, нельзя бросать, задурив ей голову!

– Он ей не лгал. Он попросил ее дождаться его. Может, он был искренним? Мы никогда об этом не узнаем. Он умер через две недели после того, как они расстались. Он так никогда и не узнал, что она беременна.

– Вот оно как…

Он был, казалось, удивлен. Повторил:

– Через две недели? Точно? А откуда ты знаешь?

– Да в книжке, которую я читала Леони и которая написана, как выяснилось, дочерью Люсьена Плиссонье. В конце книги она благодарит отца, который умер 13 июля 1977 года.

– Ты уверена?

– Да.

– Он умер 13 июля! – еще раз повторил Куртуа, словно не мог в это поверить. – 13 июля! Это невероятно!

Он откашлялся, расправил штаны, поглядел на руки: по-прежнему непонятно, куда деть эти две большие неуклюжие штуки.

– Когда я была маленькая, мне очень нравилось, как вы на меня смотрите… – сказала Стелла.

Эдмон Куртуа пригнул голову и уставился в одну точку где-то на задворках парковки.

– Вы слышали, что я вам сказала?

Он дернулся, словно разбуженный. Бессмысленно посмотрел на нее, приходя в себя.

– Да-да, я тебя слушаю.

– И в то же время я обижалась на вас. Вы были таким же, как и все остальные.

– Ты хорошая девочка, Стелла.

Она вставила ключ в замок зажигания. Мотор затарахтел, затрясся.

– Сегодня я подежурю у ее палаты. А завтра решим. Нельзя ее оставлять одну. Пора кончать делать глупости.

Он вылез из грузовика, махнул ей рукой, спросил: «Палата № 144, я правильно запомнил?»

Она кивнула: «Да, все верно». И грузовик тронулся с места.

Одно-единственное желание – спать.

А об остальном она подумает завтра.

Она тащилась на скорости тридцать километров в час, вцепившись в руль и не сводя глаз с темной ленты дороги. Ее ослепили фары встречной машины, она сморгнула. Запела во все горло, чтобы не сомлеть окончательно, старую песню Синди Лопер, которую всегда ставила, чтобы не заснуть… «She bop, he bop, we bop, I bop, you bop, they bop…»[32]– горланила она, напирая на каждый слог. Потом ее мысли вернулись к Люсьену Плиссонье, она громко пропела на тот же мотив: «Стелла Плиссонье, Стелла Плиссонье, Стелла Плиссонье». Все громче и громче.

СТЕЛЛА ПЛИССОНЬЕ, СТЕЛЛА ПЛИССОНЬЕ.

После такого долгого молчания, после всеобщего замалчивания орать во все горло было очень здорово.

Грузовик бесшумно въехал в ворота фермы. Ночь была темной, безлунной. У Жоржа и Сюзон не горел свет. Она молча выругалась, поскольку не видела ни зги. Могли бы оставить мне свет во дворе. Вечно они забывают.

Она припарковалась возле красной «Кенгу» Жоржа.

Выключила зажигание, взяла сумку.

«Стелла Плиссонье, – еще раз прошептала она. Достала из сумки ключи. – Стелла Плиссонье, да, это я».

Она направилась к двери. Натолкнулась на что-то у входа в кухню. Вещь, видимо, большая, тяжелая. Она ткнула предмет мыском ботинка. «Не полено, точно», – успела подумать в эту секунду. Наклонилась посмотреть. Что-то теплое, неподвижное, мокрое. Тут она заорала, завыла. Перед глазами вспыхнули тысячи алых звезд.

У Жоржа и Сюзон зажглось окно.

Свет озарил двор, который показался чужим и враждебным, полным странных, сулящих опасность теней.

Прибежал Жорж. Он был в пижаме, сверху накинул теплую куртку. Кричал на ходу: «Что случилось? Это ты, Стелла?»

Он бежал, как утка, которой отрезали голову.

Она упала ничком, обняла еще теплое тело Медка. Там, где из перерезанного горла еще сочилась теплая, липкая кровь. Плача, стала его гладить, легонько встряхнула, как будто могла вернуть его к жизни. Погрузила руки в густую шерсть. Покачала, причитая: «Деточка моя маленькая, мой любимый малыш! Нет, нет, только не ты! Только не ты!»