Последовательное развитие этих идей Спинозы привело к тому, что в интеллигентных кругах Европы, включая Россию, любое проявление религиозности, приверженности к традициям стало восприниматься как нечто постыдное, недостойное «образованного человека».

Чрезвычайно показателен в этом смысле диалог Корнева и Карташева в повести Николая Георгиевича Гарина-Михайловского «Гимназисты», написанной в 1893 году:

«— Не понимаю, — говорил раз Корнев, грызя свои ногти. — Или ты признаешь, или не признаешь: середины нет. Говори прямо, верующий ты?

— В известном смысле да, — ответил уклончиво Карташев.

— Что это за ответ? Верующий, значит… С этого бы и начал. А в таком случае, о чем тогда с тобой разговаривать?!

— Ты переврешь всякое мое слово и воображаешь, что это очень остроумно.

— А это не умно и не остроумно, — вставил саркастически Рыльский…

…Если бы в классе были только Корнев и Рыльский, Карташев, вероятно, так и отказался бы от дальнейшего диспута, но тут было много других, и все ждали с интересом, что скажет теперь Карташев. В числе этих других многие любили Карташева, верили в его способность отбиться от Корнева, и Карташев скрепя сердце начал:

— Я признаю религию как вещь… как вещь, которая связывает меня с моим детством, как вещь, которая дорога моим родным…

Рыльский, повернувшийся было вполоборота, когда Карташев начал говорить, весело покосился на Корнева, отвернулся спиной к Карташеву, махнул рукой и уткнулся в книгу.

— Значит, ты сознательно обманываешь себя и родных? Выходит, что тебя связывает с ними ложь. Такая связь не стоит того, чтобы за нее держаться.

— А тебе разве не доставляет удовольствия на Пасху не спать ночь?

— Никакого…

— Врет, — заметил Семенов, упрямо наклоняя голову.

— Да, наконец, это уже другая почва… удовольствие… И в снежки играть удовольствие, да не пойдешь же!

— А отчего мне не идти, если мне этого хочется?

— Ну, иди, — ответил Корнев. — Снег скоро выпадет. Вон товарищи уже ждут»[215].

Но если «секулярная революция» где-то и безоговорочно победила, то разве что в бывшем СССР (впрочем, некоторые западные философы приравнивают существовавший там культ вождей к своего рода религии). Но и в большинстве стран Европы религии все же пришлось сильно потесниться перед секуляризмом и, по меньшей мере, внешне сдать его сторонникам все институты власти.

В этом-то и заключалась грандиозная победа Баруха Спинозы, его ответ тем, кто когда-то стоял за его отлучением.

* * *

Но как бы ни было огромно влияние «Богословско-политического трактата» на европейское общество, наибольшее влияние эта книга, безусловно, оказала на евреев.

Начавшийся в XVIII веке отход еврейской молодежи от иудаизма, приобретший массовый характер во второй половине XIX века, вне сомнения, объясняется теми глобальными сдвигами, которые происходили в общественном сознании в целом и в еврейских массах в частности. Но так же несомненно то, что «Богословско-политический трактат» играл роль своеобразного катализатора этого процесса.

Не случайно, если в XIX веке эту книгу читали уже в основном разве что студенты гуманитарных факультетов университетов, то в еврейском мире она была (и, что самое интересное, остается таковой в Израиле!) одной из самых читаемых молодежью книг. Именно с «Трактата», как правило, начинался отход еврейского юноши, получившего традиционное воспитание, от исполнения заповедей иудаизма.

Возможно, это в значительной степени объяснялось тем, что Спиноза говорил на одном с ними языке — он прошел через ту же систему обучения, что и они — хедер, «Талмуд — Тору», ешиву; он читал те же книги, что и они; он знал, что и как говорили на уроках учителя-раввины — словом, он был одним из них, и именно потому его аргументация оказывала такое шокирующее, переворачивающее еврейское сознание действие, какого она не могла оказать на христианина.

Так евреи, оказывается, не избранный народ, и Тора вовсе не дана Богом от своей первой буквы «бэт» до последней буквы «ламед»?!

Так все пророчества о том, что Бог вернет свой народ в землю Израиля и возродит Еврейское государство, — всего лишь игра воображения пророков?!

Так после гибели Еврейского государства уже можно не молиться и не соблюдать заповедей о субботнем покое, кашруте и т. д.?!

Так, значит, главное — это просто любить Бога и быть хорошим, порядочным человеком, а в синагогу ходят только религиозные фанатики и невежды?!

Но главное заключалось в том, что крещение для подавляющей части этой молодежи было неприемлемо; даже если она утратила веру в Бога, такой шаг означал для еврейских юношей и девушек измену своему гонимому народу — и категорически отвергался. И тут вдруг выяснялось, что можно не соблюдать заповедей иудаизма и при этом оставаться евреем. Как Спиноза! Великий Спиноза!

Все это настолько отвечало голосу времени, тайным внутренним сомнениям еврейской молодежи, вопросам, на которые она искала ответы и находила их в «Богословско-политическом трактате», что невольно закрадывается подозрение, что книга эта в первую очередь и была рассчитана на еврейского читателя. Это была мегабомба, заложенная под традиционный еврейский мир.

Автор по собственному опыту общения с еврейской интеллигенцией разных поколений знает, что многие ее представители искренне считают, что философия Спинозы и есть «подлинный иудаизм», очищенный от «кожуры» устаревших ритуалов и предписаний.

Сам Спиноза, похоже, придерживался близкой точки зрения и, как уже говорилось, довольно прозрачно намекал на это в одном из своих последних писем Ольденбургу. Об этом же говорил Гегель, когда утверждал, что спинозизм в целом — это философски перевоплощенный иудейский монотеизм, Бог Спинозы — это все тот же задрапированный в «геометрические одежды» «еврейский Иегова». Гегель ошибся разве что в одном: не «Иегова», конечно же, а «Элогим», «Бог Сил» — именно последним именем в иудаизме принято обозначать Бога как Творца Вселенной, установившего ее незыблемые законы. Имя же «Иегова» (Тетраграмматон, сакральное четырехбуквенное имя), как правило, обозначает Бога как Творца человеческой истории, а в этом качестве Он Спинозу не интересовал; более того — в такой роли философ Ему отказывал.

Достаточно типичным примером того, какое влияние труды Спинозы оказывали на еврейскую молодежь конца XIX — начала XX века, является история жизни автора одной из первых и лучших биографий Спинозы на русском языке Савелия Ковнера.

Савелий Григорьевич Ковнер (1837–1896) родился в Вильнюсе в бедной еврейской семье. Как и многие другие его сверстники и земляки, Ковнер учился в Виленском раввинском училище и готовился получить звание раввина, однако знакомство с сочинениями Спинозы перевернуло его жизнь. В результате он оставляет училище и в 1860 году поступает на медицинский факультет Киевского университета. В 1862 году, то есть в годы учебы, он и пишет свой замечательный пространный очерк «Спиноза. Его жизнь и сочинения», который сначала публикуется в «Университетских известиях», а затем выходит отдельным изданием — именно потому, что среди еврейской молодежи был спрос на эту книгу. Дальше были блистательная карьера врача и первые вышедшие на русском языке фундаментальные работы по истории медицины.