И таких судеб — тысячи и тысячи. Кто-то из этих молодых евреев становился литератором, кто-то — ученым, кто-то — актером и т. д., но по большому счету они все повторяли путь Спинозы и с гордостью называли себя «светскими евреями».

Блестящий образ еврейского поклонника Спинозы создал великий Исаак Башевис-Зингер в своем рассказе «Спиноза с Базарной улицы». Да и один из главных героев его романа «Семья Мушкат» Аса Гешл, олицетворяющий собой судьбу своего поколения, тоже является большим поклонником Спинозы и именно под его влиянием стал вести светский образ жизни.

Еще одно доказательство огромного влияния Спинозы на мировоззрение секулярной части еврейского народа — Альберт Эйнштейн.

Известно, что когда 24 апреля 1929 года раввин Герберт С. Голдстейн направил телеграмму Эйнштейну: «Верите ли вы в Бога? Телеграфируйте ответ. Ответ оплачен» — великий физик ответил следующее: «Я верю в Бога Спинозы, который проявляет себя в закономерной гармонии бытия, но вовсе не в Бога, который хлопочет о судьбах и делах людей».

Количество высказываний, в которых Эйнштейн говорит, что его взгляды на сущность Бога близки к взглядам Спинозы, так велико, что нет никаких сомнений, что он читал «Богословско-политический трактат» и «Этику».

Надо заметить, что две эти книги связаны между собой как шестеренки часов, но главной своей книгой Спиноза считал все-таки «Этику».

Видимо, уже в 1667 году жизнь в Ворбурге начала тяготить Спинозу. В письмах он жаловался на то, что в период дождей — а они в Голландии идут на протяжении большей части года — дороги размывает так, что письма от друзей приходят с опозданием даже не на недели, а на месяцы, да и с отправкой писем то и дело возникают проблемы. Да и в Гаагу в такие дни, понятное дело, не выберешься!

Прелести деревенской жизни все меньше и меньше прельщали Спинозу; он стал жаловаться на то, что из-за сырости в доме и тех же дождей у него усиливается кашель. Хотя дело было, конечно, совсем не в этом — болезнь все больше и больше поражала его легкие и, соответственно, все чаще давала о себе знать.

Но на самом деле ему, безусловно, в первую очередь не хватало общения — каким бы он ни был анахоретом по натуре, ему периодически хотелось оказаться в компании близких друзей, выслушивать их комплименты, ловить на себе восхищенные взгляды. И хотя в Ворбург время от времени заглядывали гости (причем иногда очень именитые гости, представлявшие собой цвет голландского общества, а также прослышавшие о Спинозе иностранцы), ему этого было недостаточно. Да и к тому же, урожденный горожанин, он тосковал по городу — по удобствам городского быта, по салонам, где собирались университетские профессора, по возможности не выписывать книги, а просто зайти в книжный магазин и пробежаться взглядом по новинкам.

Окончательное решение о переезде Спиноза принял в середине 1669 года, а осуществил его либо в самом конце этого, либо в начале 1670 года, то есть в то самое время, когда полным ходом шла подготовка «Богословско-политического трактата» к печати.

Времени для сборов ему требовалось немного — весь его скарб состоял из сундука с одеждой, шлифовальных инструментов, кресла и, само собой, множества книг на иврите, латыни, голландском, испанском и португальском языках. Поэтические сборники современных поэтов Испании соседствовали здесь с отпечатанными на иврите сочинениями еврейских философов, «Пасхальным сказанием», которое евреи читают в первую ночь Песаха, и, само собой, томиком Танаха. «Латинскую» часть библиотеки составляли книги по философии, «голландскую» — в основном книги, подаренные Риувертсом и другими друзьями. А еще за ним, как обычно, следовала старая родительская кровать.

В качестве нового места жительства Спиноза выбрал Гаагу, и этот выбор объяснялся не только советами друзей. Гаага и в самом деле имела массу преимуществ. С одной стороны, она была значительно тише и меньше Амстердама, а воздух в ней был заметно суше, а с другой — Гаага являлась столицей и университетским городом. Здесь вершилась политика страны, здесь жили многие интеллектуалы и меценаты, и при этом отсюда было, что называется, рукой подать до Амстердама. Всего пара-тройка часов в карете — и вот ты уже в городе своего детства и юности!

В Гааге Спиноза поначалу поселился на улице Вирке в доме, принадлежавшем вдове адвоката Виллема ван дер Верве, причем вопреки своему обыкновению занял не одну, а сразу несколько комнат на втором этаже дома. Вдова после смерти мужа начала сдавать комнаты с полным пансионом, и Спиноза поначалу согласился на эти условия.

Иоганн Колерус, который впоследствии поселился в одной из тех комнат, где жил Спиноза, потом не раз пытался расспросить вдову о самом знаменитом ее постояльце, но пожилая женщина могла рассказать немного. К примеру, то, что хотя он мог бы вполне обедать вместе с ней в гостиной, Спиноза обычно просил подавать обед ему в комнату; мог по несколько дней подряд вообще не выходить из дома, а уже чем он безвылазно занимался в своих комнатах — это, как говорится, уж его дело.

Не стоит забывать, что Гаага, как и любая столица, была дорогим городом; стоимость жизни там была на порядок выше, чем в Ворбурге, а вдова оценивала свои комнаты и обеды в сумму куда большую, чем другие домовладельцы. Словом, через год с небольшим Спиноза понял, что переоценил свои финансовые возможности и жизнь на полном пансионе ему не по карману.

В мае 1671 года он переехал на улицу Павильюнсграхт, арендовав за 80 гульденов в год комнату в доме Генриха ван дер Спика.

Спиноза не прибеднялся, но и отнюдь не скрывал от своего квартировладельца, что ведет стесненный образ жизни — в разговоре с ним, как вы помните, он часто сравнивал себя со змеей, держащей в зубах собственный хвост — имея в виду, что едва сводит концы с концами.

Впрочем, так это трактует Колерус, а что именно имел в виду, произнося эту фразу Спиноза, мы не знаем. Во всяком случае, у древних египтян змея, кусающая себя за хвост, символизировала Вселенную и все сущее, проще говоря, субстанцию — и в таком значении этот символ был знаком древним римлянам. Так что ассоциируя себя с этим древним символом, Спиноза, вероятнее всего, хотел сказать нечто совсем другое.

По вероисповеданию ван дер Спик был лютеранином, а по профессии — художником, членом цехового объединения художников, скульпторов и печатников «Гильдия Святого Луки». Занимался он в основном оформлением помещений, но не упускал ни одной возможности подработать — брал заказы и на написание портретов, и на стенную роспись, а также, имея юридическое образование, время от времени выступал в качестве адвоката в военном суде Гааги.

В доме ван дер Спиков Спиноза прожил последние годы жизни, и между ним и хозяевами вскоре сложились по-настоящему дружеские отношения.

Этому в немалой степени способствовало то, что Спиноза был чрезвычайно удобным квартирантом. Настолько удобным, что иногда казалось, что его попросту нет — большую часть времени он сидел в своей комнате, из-за закрытой двери которой не доносились даже звуки его ремесла. Ел он тоже зачастую в своей комнате. Лишь когда он чувствовал, что шлифовка стекол, работа над окончательным вариантом «Этики» или другим сочинением несколько утомили его, он спускался в большую гостиную ван дер Спиков, чтобы выкурить трубочку и поговорить о каких-нибудь житейских пустяках — эти разговоры позволяли ему отдохнуть и развеяться.